Южно-Африканская деспотия

После отплытия белых хозяев Максимка напился пальмового вина и гонял по фактории обеих своих жен и престарелую мать, крича, что он теперь не какой-нибудь фактор, а сам сатрап и с ним шутки плохи.

– Зажрется, – сказал Бобров Вовану, когда берег скрылся из вида.

– Непременно, – согласился Вован. – Но других Максимок у меня для вас нет.

На Канарах, куда попали через две недели изматывающего пути в полном безветрии и удушающей жаре, задержались на целые сутки, потому что извели все дрова и воду, и не ушли, пока не пополнили запасы, чтобы уж наверняка хватило до Сиракуз. А в Сиракузах в порту царило уныние, потому что, как объяснили Вовану капитаны скопившихся торговых судов, пользуясь отсутствием боевых триер, ушедших на восток, активизировались карфагеняне, избравшие объектом своей извращенной любви исключительно греческие суда. Если это была месть за Тир и Сидон, так ее надо было вершить раньше. Так что начальник порта прямо спросил, не желает ли знаменитый капитан дать укорот гнусным пиратам.

С Сиракузами надо было дружить и Вован согласился посодействовать. До Карфагена было всего ничего, а каждая баркентина несла уже две пушки калибром около ста миллиметров, изготовленные из тяжелых буровых труб. Гоняться за отдельными кораблями и жечь дрова, расходуя ресурс машин, Вован не стал, а отправился прямиком к обители зла. За полмили до ворот порта баркентины легли в дрейф и пушкари, заранее скалясь, вкатили в жерла чугунные ядра. Пушки стреляли попарно. После залпа кораблю надо было развернуться градусов на шестьдесят. За это время ранее стрелявшие успевали перезарядиться. Ядра летели километра на полтора. Среди них примерно половина была полой и внутри находился сгущенный кустарным способом бензин. Пушкари не целились, а палили «примерно в том направлении».

После того, как на припортовые сооружения и стоящие суда обрушилось два десятка пудов чугуна, в порту начались пожары и паника. Вован счел миссию законченной и скомандовал отход., по пути утопив еще пару боевых кораблей, борта которых, как выяснилось, легко пробивались ядрами. Уповая на то, что карфагеняне поняли откуда им прилетело, Вован со спокойной совестью отправился дальше.

На Крите, куда они забежали пополнить запасы, доброжелатели посоветовали им постараться пройти Эгейское море ночью, днем отстоявшись в Милете и на Лесбосе. Они объяснили это активностью греческого флота и, в частности, афинского, который, так сказать, с радостью лег под македонцев. Вован призадумался. Привлекать к себе внимание пальбой направо и налево он не хотел и решил внять советам. Присутствующие на борту идею одобрили. Тем более, что идти было каких-то двое суток. Атам Понт – практически дом родной.

Однако погода внесла коррективы и, добравшись до Милета, который начал помаленьку отстраиваться и уже не походил на безобразную груду камней, Вован отметил усиление ветра со стороны Малой Азии. Через час ветер перерос в полноценный шторм баллов на семь и Вован решил рискнуть, зная, что ни одна триера в такую погоду носа из порта не высунет. Знакомые милетцы ужаснулись, но Вован заявил, что он и не в таких условиях хаживал и баркентины ушли в шторм, держа курс на северо-запад.

Ветер лупил в правую раковину, бортовая качка удачно совмещалась с килевой и на судне примерно половина народа лежала в лежку. Зато скорость даже под половиной зарифленных парусов была никак не менее двенадцати узлов. Это Вован на глаз определил, потому что лаг на таком волнении давал значение, близкое по смыслу к стоимости березовых дров в Африке. На траверзе острова Скирос развернулись и пошли прямо в устье Геллеспонта. Волна стала заходить на правый крамбол, но положение страждущих это нисколько не изменило. И только, когда высокие берега пролива загородили суда от ветра, народ начал приходить в себя.

Придя в себя, народ обругал капитана, но Вован только посмеивался. Кстати, в Пропонтиде шторма уже не было. Заработал камбуз и оголодавшие за двое суток вынужденного воздержания пассажиры стали добирать упущенное, имея в виду, что остальное доберут уже дома. Но, выйдя из Босфора, нарвались на встречный ветер. А Вован, видно, решил до конца быть противным и погасил котел. Поднявшийся ропот он пресек тремя словами:

– Это что, бунт?

И баркентины пошли круто к ветру через все море. Скорость, понятное дело, тут же упала до шести узлов. В общем, в бухту они вошли вечером следующего дня. Боброва, сошедшего на берег одним из первых, наверху встретил приплясывающий от нетерпения Смелков. И, не дав ему опомниться, тут же заорал:

– Вы где болтаетесь!? Мать-перемать!

Бобров, обалдев от такого напора, только беззвучно открывал рот, но из-за его спины вывернулась Златка и, безмятежно-благожелательно улыбаясь, сообщила:

– Юрик, мы с самой южной Африки думали, как бы попасть вовремя, но боевые действия на море нас сильно задержали. Ты уж прости нас, – и она опять улыбнулась.

Улыбка у Златки действовала безотказно, как оружие массового поражения. Тем более, что подоспевшая Апи добавила радостно:

– А не простишь – я тебя зарежу.