Южное направление

— Да дело-то выеденного яйца не стоит, — нарочито небрежно принялась рассказывать Таня. — Ко мне на вокзале нищенка подошла, спросила, не смогу ли я ей помочь до Жмеринки доехать? Мол, она сама русская, из Киева, в няньках у поляков жила, а те в девятнадцатом как война началась, в Польшу уехали, ее с собой взяли, а потом бросили — мол, не нужна паненку русская нянька, найдем получше. Вот, мыкается бедняжка. А в Жмеринке у нее родня есть, поможет на первых порах.

Я задумался. Чем-то мне эта история не нравилась. Уж слишком жалостливая, аж слезу давит. Поляки вывезли няньку, потом бросили. Поляки, конечно, злыдни, но брать с собой няньку, а потом бросить ее? Хм…

— Дежурным по бронепоезду сегодня кто был? Исаков или Кузьменко? — начал вспоминать я. С утра оба ошивались в купе. Начал размышлять вслух: — Кузьменко бы не рискнул взять постороннего человека на спецобъект. Наверняка, Петрович. Да, именно так. Исаков тебе отказать не смог, даром, что двадцать лет лямку тянул. Ну, Александр Петрович, офицерская косточка, а дисциплины — ноль. Понимаю, почему он до сорока лет в штабс-капитанах проходил. Я из Петровича телевизор сделаю. Доедем до Бродов, дальше он у меня пешком пойдет.

— Тогда и я вместе с ним пойду, — яростно выпалила Татьяна.

— Я прямо сейчас поезд остановлю, и вас высажу. Вдвоем. Глядишь, не так скучно будет. Песни станете петь, чтобы на жизнь заработать, корочки сухие просить. Авось, к Рождеству до Москвы дойдете, а там до Архангельска рукой подать. Пойдете с Петровичем, как Ломоносов, только в обратную сторону, — хмыкнул я, а потом махнул рукой. — Скажи лучше — где ты ее устроила? Не боишься, что мужики начнут приставать?

— Так в вагоне, где остальные едут, одно купе пустое, я ее туда и пристроила, — затараторила Татьяна, обрадовавшись, что прямо сейчас ее из поезда не высадят. — А что до приставаний, сам знаешь, Тимофей Петрович не позволит. А если что — там и Исаков рядом, и остальные.

Хм. А ведь я проходил по вагону, посторонних не заметил. Или не обратил внимание? Ну, спит кто-то и пусть спит. Да, а Тимофей Петрович, это у нас кто? А, так это ж комвзвода. Я-то привык-товарищ Ануфриев, да товарищ Ануфриев, а имени и отчества командира взвода до сих пор не узнал.

— Ладно, иди спать, — сказал я девушке.

— Ага, — кивнула девушка, встала и чмокнула меня прямо в губы. Может, решила нарушить собственную установку — мой «испытательный срок»? Я бы не возражал… Но нет. Похоже, отправится спать к себе. И уже почти отправилась, но с полдороги спросила:

— Володя, а что такое телевизор? Ну, который ты из Петровича собрался сделать?

— Телевизор? — растерялся я, но постарался объяснить подоступнее. — Телевизор — это такой квакающий ящик с картинками. Картинки меняются, получается что-то вроде рассказа. Я в госпитале видел такой.

— А, раёк, только название странное, — с пониманием кивнула Татьяна. — Видела как-то.

Танька ушла, а я не стал тратить лишнее время на раздумья. И что теперь? Что сделано, то сделано. Можно, разумеется, остановить бронепоезд, выкинуть нищенку и продолжать путь. С нищенкой разберусь завтра — никуда не денется, а если шпионка, то даже интересно: кто такая и с какой целью подослана?

На сон грядущий пошел в одно известное место, куда не только ответственные работники ВЧК своими ногами ходят, но и люди повыше. Умывшись и уже предвкушая сон, закрыл за собой одну дверь, взялся за ручку другой…

И тут мое горло сдавило. Я даже не сразу сообразил — что же это такое, а в глазах уже стало темнеть. Инстинктивно попытался просунуть ладони под удавку, но та продолжала сжиматься. Едва ли не из последних сил сумел развернуться и, подкинув ноги, оттолкнулся ими от стенки вагона, припечатывая душителя к противоположной стене.

— Пся крев, — простонал душегуб женским голосом, удавка ослабла, а я, развивая успех, еще разок приложил незадачливого убийцу к стенке.

Мне несказанно повезло. Будь на ее месте мужчина — сильнее меня или даже равным по силе, он не стал бы меня душить, а просто сломал шею. Еще повезло, что в тамбуре мало места, иначе убийца могла бы упереться коленкой в спину.

Кажется, от грохота должен проснуться весь бронепоезд, но из-за лязга и стука колес по рельсам никто ничего не услышал и не пришел на помощь. Нет, вру, кое-кто пришел.

— Володя, что у тебя стряслось? — выскочила в тамбур Татьяна. — Ты что, в гальюне застрял?

Хотя я и был занят — крутил руки несостоявшейся убийце, но про гальюн услышал. Дочь кавторанга, етишкина жизнь. Гальюн, надо же.

— Тащи наручники, — приказал я девушке. — Они в купе, в моем вещевом мешке.

Пока Татьяна искала наручники, террористка зачем-то попыталась потрепыхаться, и пришлось прижать ее лицом к металлическому полу, чтобы прочувствовала — каково это быть задушенным.

— Это и есть твоя нищенка? — поинтересовался я, защелкнув на запястьях женщины наручники. Подняв ее, кивнул Тане: — Посмотри, чем она меня задушить пыталась.

В свете тусклой лампочки темнел длинный матерчатый предмет похожий на жгут. Подняв его с пола, Таня покрутила находку в руках и растерянно сказала:

— Платок.