Южное пекло

Геолог, который дейтерием занимался, больше всех волнуется, у него ещё на Керченском полуострове работы невпроворот.

— Знаете что — семеро одного не ждут. Надо собираться.

А она отвечает:

— Во-первых, не одного, а двух. А во-вторых, мы остаёмся.

Другая, менее решительная, сама такого хода не ожидала. Но она ни в какую:

— Мы остаёмся. Это наше право.

Ну, думаю, заварилась каша… Даже любопытно понаблюдать. Для меня они все — народ новый. Интересно, чья возьмёт.

И другая вдруг тоже её поддерживать стала.

— Останемся, — говорит, — и всё!

Но остальные не уступают:

— У нас тоже работа, свои задачи.

— Уезжайте, — говорит она, — а мы останемся.

С ума сошла! Ведь надо же додуматься! Кто их оставит здесь одних? Была бы хоть палатка. В машине у нас только брезент. Да и вообще, оставлять их тут я не имею права. Разговор становится принципиальным. Она возмущается:

— Я не кататься поехала! Я объект для экспериментов нашла. Вы срываете мне исследования!

Разозлилась. Глазищи горят, так искры и разбрасывают.

А глаза у неё… Таких, честно признаться, я не встречал. И что удивительно, злость ведь никого не украшает, а её наоборот, чем злее становится — тем красивее.

В общем, конечно, может быть, она и не красавица, и в лермонтовские времена никак бы не котировалась. Лермонтов, так тот больше всего ценил у женщин правильный нос. Но я думаю, что в каждую эпоху своя красота, Наталия Пушкина, например, считалась непревзойдённой красавицей, а мне такая красота не импонирует.

Мне лично нравится только то, что современно. Хотя обе они вообще не слишком этим отличались. Говорили друг с другом на «вы», да и с другими, и со мной. Не курили, глаз не подмазывали и вообще не мазались совершенно. Не то что другие девчонки, которых я знаю. У тех весь смысл жизни — как бы помоднее одеться. Но тут совсем другое дело.

Шумели они, шумели: «Научная интуиция» — и всякие другие громкие слова, но убедить наших геологов так и не смогли. Пришлось им подчиниться. Потому что под открытым небом оставлять их было нельзя, а задерживать машину тоже — поджимали сроки.

Собрали они своё хозяйство молча, уселись в кузов, ни на кого не смотрят — злятся. Наш шофёр газанул, дорога сухая, можно любую скорость дать. За целый день проголодались, спешим. Решили пообедать в Тамани.

Едем и всё молчим. Обычно у них была такая манера вслух восторгаться дорогой: «Ах, ох, посмотрите, какой пейзаж, какой закат, неужели вы не видите?» А я не люблю, когда мне что-нибудь навязывают, сам всё замечаю. Но тут обе ни слова.

Видим, навстречу нам машина — мелиораторы. Она по крышке кабины — хлоп. Остановиться требует. Не успел наш шофёр затормозить, она из кузова выскочила — и наперерез. Те останавливаются. Другая тоже — прыг! — и бежит за ней. Никто из наших не реагирует. А я вылезаю и подхожу. Она с мужчиной незнакомым разговаривает, из полевой сумки документы достаёт, показывает, что-то объясняет. Мне говорит:

— Знакомьтесь, совхозный бригадир.

Он здоровается, приветливо так, за руку. Видно, что очень доволен этой встречей. Смотрю на него — сила! Лицо бронзовое, брови сросшиеся, зубы необыкновенной белизны. Он удовольствия своего скрыть не может и всё время улыбается.

А она ему:

— Вы наш спаситель. Ничего в жизни так не уважаю, как работников полей. Вы люди мужества, труда, потому и настоящие мужчины. Как нам повезло!

Только он, по-моему, уже и не слушает, а просто глаз оторвать от неё не может. А она и так вокруг него, и этак. И другая тоже не отстаёт. В общем, вижу — бригадир обалдел. И понять его можно. Откуда вдруг всё это в них появилось, стали совсем другими. Точно мы для них не мужчины. Конечно, по сравнению с этим парнем, может быть, так оно и есть. Что бы тут моё самолюбие ни говорило, а что правда, то правда. И рост, и фигура. На женщин всё это действует.

В общем, она доказывает бригадиру, что им необходимо провести исследование у источника «Южное пекло», и просит дать им палатку на несколько дней. И так она его уговаривает — приближается к нему, и волосы её у самой его щеки. Бригадир сияет.

— Очень, — говорит, — приятная встреча. Что же, постараюсь обеспечить.

А она не теряется:

— Слово пахаря — закон!.. — Говорит, что лучше сразу их ящики с оборудованием перетащить в «газик». Что наша машина, мол, только до Тамани их довезёт, а потом в Керчь уйдёт, стало быть, только он сможет их доставить до источника, и, значит, они целиком в его власти, от него зависят.

А я думаю, как это у неё всё мигом получается. Не голова, а кибернетическая машина. По рукам и ногам хочет связать бригадира. Всё это происходит буквально в одно мгновение. Стою рядом и как дурак молчу.

Бригадир говорит, что ящики он забирает, а к источнику сможет их отвезти только завтра утром. Тогда и палатка будет. А сейчас, мол, у него дела, и он только вечером освободится. Машина, говорит, пусть уходит в Керчь, а он их встретит в Тамани. Назначает место и время у памятника Лермонтову в двадцать один тридцать.

Ящики они в его машину перетаскивают и свои спальные мешки тоже. Распрощались с бригадиром. Он уезжает, а они сели в машину и говорят: