Южное седло

На этот раз я нёс рюкзак, а Джордж снова шёл впереди, причем с такой скоростью, как будто продолжительный сон вселил в него всю энергию мира. На первом простирающемся перед нами участке наст хорошо держал, навешенная верёвка свободно скользила по поверхности. За сорок три минуты мы прошли путь, который накануне потребовал 2,5 часа тяжелого труда. Короткий отдых — и снова в путь. Выше дорога опять свернула вправо, вдоль узкого ребра, покрытого фирном. Трещина отделяла от ребра нависшую над ним большую стену чистого льда, высотой, пожалуй, метров 45, напоминающую по форме встающее из моря солнце. Стена льда была так близка, что я мог разглядеть прожилки, бегущие вниз по её твердой непроницаемой зелени. Сейчас я находился на такой высоте, на какую не поднимался никогда в жизни: я был выше, чем Паухунри в Сиккиме, и психологический эффект от сознания этого, вероятно, ещё более затруднял дыхание. Джордж уже побывал ранее на больших высотах и теперь шёл и шёл. Настоящая машина, альпинист-автомат!

С каждым шагом рюкзак становился тяжелее. После каждых тридцати шагов — остановка, чтобы привести дыхание в соответствие с темпом движения. Один, два, три, четыре... Можно остановиться: у меня в руке запас верёвки. Я наблюдаю, как она скользит сквозь пальцы, кольцо за кольцом, до тех пор пока со вздохом и пожиманием плечами я вынужден снова двигаться, чтобы не сдернуть идущего впереди Джорджа. Если это случится, моё достоинство будет сильно уязвлено. Но ведь есть законные остановки... «Стоп! Хочу сделать снимок».

Джордж останавливается и любезно позирует. Я вынимаю камеру и весьма тщательно навожу на фокус, пока дыхание не успокаивается. Я снова в форме и удивляюсь, что же это со мной было. Затем мы трогаемся, вскоре ситуация повторяется.

После некоторого продвижения вдоль ребра Джордж, к моей невыразимой тайной радости, вдруг остановил по-настоящему. Он с грустью наблюдал за светофильтром своей камеры, бодро скачущим вниз по склону. Беглец задержался где-то около еле видимого зигзага наших следов. «Придется сходить за ним»,— промолвил Джордж. Я скрыл в улыбке свое удовольствие и после зрелого обсуждения высказал свою точку зрения: спускаться обоим нет никакого смысла. Он может позволить себе проявить благородный энтузиазм и спуститься без меня, а я пока буду потихоньку подниматься, неся рюкзак, ледовые крючья и верёвку. Джордж и Анг Ниима обработали дорогу достаточно хорошо, чтобы по ней, соблюдая необходимую осторожность, мог пройти одиночка.

Я немного подождал, опираясь на ледоруб, глубоко и с наслаждением дыша, пока Джордж начал спускаться. Затем я медленно пополз вверх. Короткий крутой склон вел снова влево вверх, к вершине стены. Постепенно склон становился положе и привел меня в мульду, на которую с неодобрением поглядывали сверху сераки. Справа и выше нависла громадина, похожая на нос дредноута. Я не знал в то время, что это был серак, защищающий площадку лагеря VII. Темп моего подъема значительно снизился. Мы шли в этот день практически без отдыха. Теперь, на высоте 7260 метров, я наваливался, тяжело дыша, на ледоруб после каждых двадцати шагов. Двадцать было слишком много. Остановка через десять шагов, затем через шесть. На каждой остановке картина окружающего мира, качающаяся и смещающаяся в унисон с моим пульсом и учащенным дыханием, возвращалась в фокус. После этого я мог различать и сверкающую белую стену, над которой мы стояли, верёвки швейцарцев, все ещё висящие слева, мог ощущать солнечное тепло, от которого небольшие куски снега скользили и падали вниз, в трещины. А вдали, на недоступном для человека расстоянии, достаточно высоко над Пумори и Другими вершинами, чтобы бросать им вызов, танцевали в честь солнца облака.

Джордж находился теперь непосредственно за мной. Мы продолжали подъём. Пролезая желоб между сераком и склоном, я оказался на мягком, гнилом снеге и провалился по колено. Четыре шага — и задыхаешься. В конце концов мы начали длинный траверс влево, по склонам самих сераков. Для облегчения пути здесь были натянуты верёвки, но они нам не пригодились. Казалось мы навсегда покинули землю и все более погружаемся в голубые эмпиреи. Резкая остановка: тропа снова повернула по направлению к неглубокому желобу слева. Неудобный шаг за угол, обход крутого контрфорса серака. Затем рывок прямо вверх. Нас не покидало раздражающее ощущение, что в любую минуту мы можем увидеть плато, должен быть наш лагерь. Однако линия горизонта не снижалась, и лагерь, казалось, никогда не появится. Наконец мы увидели небольшую кучу самых обыкновенных тюков, лежащих на самом необычном месте — на ровной площадке.