Южный комфорт

Когда он увидел тогда Наталку в "Фараде-2А", ему захотелось подойти впритык и прикоснуться к щеке, к шее, к руке, ощутить тепло тела, почувствовать его запах. Станет легче, что-то он сбросит с себя гнетущее и холодное, как смерть, и воскреснет для новой жизни. Желание - до мурашек по коже. Но тогда он переборол себя, теперь видел, что силы покидают его. Все в нем кричало. Неужели она не услышит?

Чужим, охрипшим голосом Твердохлеб внезапно произнес, напоминая ей об их встрече в цехе:

- Вы тогда со мной так несправедливо... У себя в цехе...

- Но вы мешали мне работать!

- Так все говорят.

- Но вы мне действительно мешали.

Может, впервые в жизни он так сильно почувствовал неблагодарность своей профессии. На него только так и смотрят: мешает. Твердохлеб молча походил по комнатке, плечи его тяжело, болезненно сутулились.

- Кстати, я к вам на минутку, - сказала Наталка. - На улице меня ждет подруга, мы бежим в кино. Хотите с нами?

- Но ведь... У меня работа... И вообще... кино для меня...

- А у меня сегодня выходной! Так я побегу?

Твердохлеб испугался.

- Но ведь... Мы не успели ни о чем договориться...

- А о чем?

- Ну... Я не знаю... Но... Мы не могли бы встретиться не в такой обстановке?.. А то получается: я у вас, вы у меня на работе...

- Ну и что? И на работе можно узнать человека. А где же еще? Вот вы уже обо мне все знаете...

- Я? Ничего!

- Ну да! Так уж и ничего? А я даже имени вашего не...

- Федор... Федор Петрович.

- А я думала: Леопольд.

- Леопольд? - он попробовал засмеяться. - Ну, откуда же?

- Жена у вас такая, что вы должны быть Леопольдом. Как тот кот из мультика "Ребята, давайте жить дружно!".

Твердохлеб не смел обижаться на нее. Смущенно похмыкал.

- Ну, жена... жена - да... Но ведь мы...

- Я все-таки пойду! - перебила его Наталка. - А то подруга там...

- Минуточку! - крикнул Твердохлеб. - Мы же так и не договорились!..

- О чем?

- Где я вас могу увидеть?

- Понятия не имею.

- Ну, - он почти умолял, - может, вы позвоните?

- Я теряю телефоны...

- Тогда как же?

Она была уже у дверей. Оглянулась в последний раз и то ли вспомнила что-то, то ли пожалела Твердохлеба, но возвратилась, подала ему свою тоненькую руку.

- Забыла попрощаться.

Рука была сухая и сильная, жар от нее исходил такой, что Твердохлеб почувствовал: вот-вот вспыхнет, как сухой листочек.

- Знаете что? - вдруг сказала она. - Позвоните лучше вы мне.

- У вас есть телефон?

- А почему бы нет? Только остерегайтесь мужа! Он у меня ревнивый!

- У вас есть муж?..

- Так вы записываете?

- Пишу, пишу!

Он побежал к столу и пока, нагнувшись, быстро нацарапывал цифры, названные Наталкой, она исчезла, бесшумно, как дуновение ветра. Он хотел выскочить за ней в коридор, но остановился весь мокрый от страха: увидят засмеют. Бросился к окну, может, увидит, как Наталка будет переходить улицу, но она, наверное, пошла в другую сторону, чтобы укрыться от его взгляда. Даже не мог вспомнить, в каком она была платье. Легонькое, без рукавов, а какого цвета? Никак не мог заметить сразу, что на ней, какая она вся, лишь со временем приходило на память и болело как рана. А какое было платье тогда, в магазине на Крещатике? Когда это было? В июне это было, в июне. А сейчас август. И платье как будто то же. Неужели? И вправду то самое! Беленькое платьице в черные кружочки. Тонкие-тонкие, как ее волосы. Белое платье и смуглое тело. Теперь он вспомнил и объединил оба воспоминания, они сами объединились белым платьем, которое отлетало от него, как птицы в теплые края, а за ним летела его душа. Почему он не поцеловал Наталье руку? Такой увалень! Почему все к нему приходит с таким непростительным опозданием: слова, воспоминания, желания? Только теперь он осознал, как хотелось ему прильнуть к той руке, осыпать поцелуями всю, всю, каждый пальчик, все изгибы, плечо...