Южный полюс

С этими словами мы расстались, и мой проводник пошел обратно в сопровождении своей верной троицы, а я…

* * *

После Иванова дня время потекло еще быстрее, чем прежде. Самая темная пора уже миновала, с каждым днем солнце подходило все ближе к горизонту. Темным утром пришел Хассель и сообщил, что у Эльсы родилось восемь щенят. Шесть из них были сучки, это решило их судьбу. Они были убиты и скормлены родителям. Те вполне оценили угощение, проглотили его, почти не разжевывая. И явно вошли во вкус, потому что на другое утро исчезли и остальные два щенка.

Нас удивляла погода. Все данные об антарктических областях, какими мы располагали, говорили о том, что там всегда неспокойно. На «Бельжике»[65] в дрейфующих льдах к западу от Земли Грейама[66] нам не давал покоя ветер. То же самое, шторм за штормом, испытал Норденшельд[67] восточнее этого полуострова. Английские экспедиции, которые работали в проливе Мак-Мердо, говорят о господствующих сильных ветрах. Мало того, теперь мы знаем, что в то время, как у нас на барьере стояла превосходная погода – штиль или слабый ветер, – Скотту на его базе примерно в 650 километрах западнее нас мешали в работе частые ветры.

Я ожидал, что температура воздуха будет высокая, так как небо над океаном всю зиму было темным. Каждый раз, когда позволяло состояние атмосферы, мы отчетливо видели темное, тяжелое «водяное» небо; эта картина не оставляла сомнения в том, что обширные участки моря Росса круглый год не замерзают. На самом же деле были очень сильные морозы, и средняя температура, отмеченная нами за год, насколько известно, самая низкая, какая когда-либо наблюдалась. 13 августа 1911 года мы зарегистрировали минус 59°. Пять месяцев в году градусник отмечал мороз ниже 50°. Стоило подуть ветру, как температура поднималась, только при зюйд-весте она обычно понижалась.[68]

Мы часто наблюдали полярное сияние, но лишь изредка очень яркое. Оно было всевозможной формы, но, пожалуй, преобладали ленты, преимущественно, разноцветные, красные и зеленые. Мое предположение о монолитности барьера, о том, что его подстилает земля, вроде бы целиком подтвердилось нашими годичными наблюдениями. Зимой и весной паковый лед напирал на барьер, образуя торосы высотой до 12 метров. Это происходило в каких-нибудь двух километрах от нашего дома, а мы ничего не замечали. Мне кажется, если бы барьер был плавучим, столь мощные толчки не только ощущались бы у нас – они заставили бы дом содрогаться. Собирая дом, Стюбберюд и Бьоланд слышали вдали мощный гул, но ничего не чувствовали. Сколько мы находились здесь, ни разу ничего не слышали и не ощущали никаких колебаний. Еще одним надежным свидетельством служил большой теодолит, с которым работал Престрюд. Достаточно было самого малого пустяка, чтобы сбить его уровень, даже незначительного колебания температуры. Такой точный и чувствительный инструмент сейчас же сообщил бы нам, если бы основание плавало. В тот день, когда мы впервые вошли в бухту, откололся небольшой кусок западного мыса. Весной под напором дрейфующего льда обломился уголок одного из многочисленных мысов на внешней стороне барьера. Если исключить эти два случая, мы покинули барьер таким, каким застали его, совсем неизменившимся. О близости земли говорит и то, что, когда мы шли на «Фраме» вдоль барьера на юг, промеры указывали на быстрое уменьшение глубины. И наконец, лучшим доказательством должен служить рельеф барьера. Он не достигал бы высоты трехсот с лишним метров на 50-м километре к югу от Фрамхейма, если бы не покоился на материке.