Южный Урал, № 1

— Брысь, греховодница! — пригрозила старуха. — Как можно при мальце такие речи вести! Гляди, вернётся Степанко, он тебе покажет радость!

— Ах, мне теперь всё нипочём! Всё трынь-трава и голое полюшко! Час, да мой! Вернётся ли Степанко иль не вернётся, не для него моё сердце!

— Молчи! Молчи! — зашипела бабушка и глаза её сердито сверкнули. — Гляди, бог отступится… Ахти, никак мой старик бредёт. При нём таких речей нишкни! Выгонит. Он у меня строгий до всяких мужних правов…

Старуха забренчала посудой. Варварка спохватилась:

— Да что же я расселась? Дай помогу! — она бросилась к самовару, легко подняла его и поставила на стол. — К чаю-то пригласишь, бабушка? — ласково уставилась она на старуху.

— Садись за желанную гостью, соседка! — добродушно отозвалась бабушка. — Эх, Варварка, Варварка, мне бы такую дочку! — со вздохом обронила она. — Гляди, какой внук у нас растёт!

— Ладный казачёнок! Дай поцелую! — решив смутить меня, она снова потянулась ко мне своим жарким телом. Я испуганно взглянул на бабушку.

— Не бойся, не пугайся. Она ужас какая шальная и скорая на всё! — успокоила меня бабушка.

В избу вошёл довольный и возбуждённый дед.

— Добыл! — закричал он с порога. — Ух, будь он неладен, еле выпросил!

Он поставил на стол зеленоватый штоф с вином.

— Ай да дед! — похвалила Варварка.

— Я всегда таков! Провора! — бодрясь похвастался старик. — Со мной, молодка, не пропадёшь!

Все чинно помолились и уселись за стол. Старуха налила в расписные чашечки буроватую жидкость.

— Только вот чаю-то настоящего нетути, мятой заварила, — извинилась она и положила перед каждым по крохотному кусочку сахара.

В широко растопыренных узловатых пальцах дед держал хрупкое блюдечко и во всю силу своих могучих лёгких дул в него; остудив чай, он с прихлёбом тянул его. Сахар он откусывал такими невидимыми крупинками, что кусочек его нисколько не уменьшался. Выпив две чашки чая, он опрокинул чашечку и положил на донышко обмусоленный сахар. Также поступила с сахаром и бабушка, только Варварка да я легкомысленно покончили с ним на первой чашке. На медном лбу деда выступили горошины пота. Он снял с гвоздика полотенце, расшитое петухами и утёр лоснящееся лицо.

— Нет, бабоньки, то казаку не питьё! — сказал он с укоризной. Разве ж штоф на богомоленье поставлен? Приложимся что ли по чарочке? — Не ожидая согласия, он налил водкой чайные чашечки. Прищурив глаза, старик сладко посмотрел на зелье.

— Пригубим, молодицы!

Старуха пила морщась, а у самой заблестели глазки. Видать и она не прочь была изредка приложиться к чарочке. Варварка разом опрокинула чашечку, выпила и вся содрогнулась:

— Ух, до чего противная!

— Это тёплая, оттого и нескусная! — пояснил дед. Сам он выпил неторопливо, довольно крякнул и отёр усы.

— Знатно! — одобрил старик.

Через минутку они пропустили по второй. Круглое лицо Варварки запылало, глаза её расширились и пуще заблестели.

— Больше не буду! — предупредила она.

— Ин и ладно, мне больше останется! — посмотрел дед на зеленоватый штоф. — Эх мало да ущербно всё ноне стало! — с сожалением вздохнул он. — Не то, милые, пошло, что в старые годы. И народ ране был кремень и богачества полно. Знатно Орду громили, ну, и прибыль была! Не те казаки пошли ноне, не те! Слабодушные и воевать не умеют толком!

Варварка засмеялась глубоким грудным смехом.

— Ну, оседлал дедка своего любимого конька, теперь поскачет!

— Бог с ним! — махнула рукой бабка, подвигая гостье закуски: — Ешь, милая, да утешайся!

— Ну, вы одно слово — бабьё и в казачьем деле столь разумеете, сколь я в татарской молитве. Драться, милые мои, надо с обдумкой. Э-вон, погляди, внучек, — обратился он ко мне, горестно сидящему над чашкой недопитого чая.

Старик вышел из-за стола, подошёл к стенке, на которой висело старое ружьишко, шашечка в потёртых ножнах, да наискось прислонённой стояла пика. Дед давно вышел из запаса, но оружие хранил, как святыню. Он взял пику в поманил меня во двор.

— Айда, на баз!

Я давно не мог усидеть на месте и бросился на улицу. С порога дед закричал женщинам:

— Ты смотри, старая, не всё пригубляй!

На базу нас окружили шумные егозливые ребята. Белобрысый первым подскочил ко мне.

— Чо долго рассиживал, да чаи гонял? — с укоризной сказал он. — Не казачье-то дело!

— Я водку с дедом пил! — похвастал я.

— Врёшь! — недоверчиво покосился он на меня. — Сам видел, бабка мятой заваривала.

— Это она мне добавила для вкуса!

— А ну, зачурайся, коли верно! — настаивал он.

— Зачурайся! Зачурайся! — закричали лохматые казачата.

— Ну, коли так, извольте! — стараясь сохранить достоинство, сказал я и зачурался по всем правилам казачьей науки: — Чур-чурашки, чурки болвашки, буки-букашки, веди-таракашки. Чур меня! Чур-перечур-расчур, до дому, до куреня не дойти мне, коли соврал! — закончил я и перекрестился.

— Ишь ты какой! — удивлённо разглядывая меня, сказал белоголовый казачонок и протянул мне ребром руку. — Ну, будем знакомы! Меня кличут Митряй. А тебя как?

— Иванушко.