Южный Урал № 13—14

— Вон Иремель-то лоб высунул из-за Аваляка, — объяснял Меньшин, обгоняя нас. — Куды поедем, Михал Алексеич: в Аксакалову, али здесь стан раскинем?

— Конечно, здесь… Место получше надо выбрать.

В полугоре, недалеко от дороги, найдено было и подходящее место для палатки. Березовая роща служила отличным прикрытием. Впереди расстилались сплошным ковром покосы, а за ними вставал во всей красоте Аваляк с своими каменистыми вершинами. Вид был хоть куда. Из-за правой вершины Аваляка фиолетовой полоской выставлялась Иремель — до нее было еще далеко.

— Ох, не было бы дождя, — плаксиво заговорил Меньшин, просматривая из-под руки желтевшие горы. — Вон какая оказия лезет из-за камней.

Солнце село. Отовсюду потянулись пустые тени, и ночной холодок уже чувствовался в воздухе. А из-за Аваляка грузно поднималась темная туча, точно пухла и ширилась самая гора.

III

Пока разбивали палатку, совсем стемнело. Красивее и удобнее такой бухарской палатки трудно себе представить: она легка, складывается, как зонтик, отлично защищает от солнца, от дождя и от холода. Устройство ее такое: шатер на четыре стороны, с островерхой крышей и несколько расширенным основанием. Снаружи она покрыта грубой бумажной материей нежнозеленого цвета, а внутри расшита сплошь самыми фантастическими узорами. Смотря по надобности, можно оставить один вход в палатку или прибавить к нему и выход.

На одной башкирской помочи я видел, как из одной такой палатки было устроено самое парадное место для разной башкирской старшины: все четыре стенки были развернуты в полукруг, а шатровый верх на своих столбиках составлял что-то вроде балдахина.

— Меньшин, а где проводник?

— Завтра, Михал Алексеич… Ты еще спать будешь, а я уже Мурачу приведу. Вот те Христос…

— Смотри, а если опять обманешь — застрелю…

— Уж чево ты и скажешь, Михал Алексеич… Теперь-то ехать темно в Байсакалову, как раз собаки обдерут, а я утром, на брезгу. За ухо Мурачу приведу… Куды ему немаканому деться?

Поднявшаяся из-за Аваляка туча так же быстро исчезла, как и появилась. Засверкали звезды, и снова выступила горная панорама, но теперь уже при самом фантастическом освещении. Горы казались выше, лес разлегся по ним тяжелым узором, а внизу, где скрывалась в густой заросли горная речка, белыми волнами заходил ночной туман. Июльская горная ночь стояла во всей красоте.

Перед палаткой весело горит костер, а кругом него наша свита образовала довольно живописную группу, рассевшись перед огнем на корточках: два ямщика в кумачных рубахах, Меньшин и «человек». Ямщики такие степенные, видные мужики и с мужицкой хитростью вышучивают Меньшина, старающегося угодить господам.

— Смотри, Меньшин, лошадь у тебя нехристи упрут, — говорил задний ямщик, не бравший от роду капли вина в рот. — После господ напьешься ты чаю и разомлеешь, а под сонного-то нехристи и подойдут… Сделают из твоей лошади махан: у тебя свое лакомство, у них свое.

— Я люблю грешным делом чайку напиться. От водки тоже отставал, да только на свадьбах не могу карахтеру сдержать: как свадьба, так и прорвет. А что касаемо нехристей, так я за ногу привяжу повод…

— Все равно украдут и с ногой вместе.

— А на чем я завтра на Иремель поеду?

— Пришибет тебя грозой, Меньшин, как ренбургского губернатора.

— И то до смерти боюсь… Кабы не Михал Алексеич, так вызолоти меня всего и то не пошел бы. Страшлив я больно: сердце так и дрожит.

В палатке царствует фантастический полусвет. Слишком много пространства для одной стеариновой свечи. Мы лежим на разостланных коврах. Стаканы с чаем стынут в разговорах о том и о сем, а летняя ночь и вся обстановка нагоняют мечтательное настроение. Так лежал бы без конца, отдаваясь созерцательной лени. В голове роятся такие же фантастические образы, как вот на стенках палатки — мысль не хочет сосредоточиться на чем-нибудь одном и отдается течению.

Мы незаметно проболтали заполночь. Как человек бывалый, Михаил Алексеевич являлся незаменимым собеседником: он долго служил на сибирских золотых промыслах, объехал Амур, побывал в Китае и заграницей. Одним словом, тем для разговоров не приходилось искать.

Рано утром меня разбудило происходившее вне палатки движение и сдержанный говор. В палатке было так тепло и не хотелось выходить, но, ведь сегодня мы поднимаемся на Иремель. Одевшись на скорую руку, я вышел «на улицу». Утро стояло великолепное, какого только, можно было пожелать, и все кругом было залито ликующим солнечным светом. Двое ямщиков и «человек» молча указали на дорогу в Байсакалову, по которой в нашу сторону быстро подвигалась целая процессия: в коробке́, заложенном парой, ехал сам Мурача, а за ним двое верховых башкир и в арьергарде Меньшин верхом на своем рыжем мерине.

— Селям, маликам!..

— Маликам селям…