Родина! Это мне ты помогалаСчастье ковать.Сделаю все, чтобы ты расцветала,Родина-мать!Звонко на столик ложатся детали.Я их точу.Счастье из крепкой, сверкающей сталиСделать хочу.Все для тебя, дорогая отчизна,Труд и мечты.Все, что я знаю хорошего в жизни,Все это ты…Родина — это растущие селаИ города,Это на площади новая школа,Лес у пруда.Это мой путь и прямой, и понятный,Только иди.Родина — это простор необъятный,Свет впереди.Это наш труд, вдохновенный и чистый,Смелость идей.Это бессмертный союз коммунистов —Богатырей!А. Головин
СТИХИ
БОЙЦЫ ЗА МИР
Не видел я тех дней суровых,Смотрю на них издалека,И в сердце — ленинское слово,Призыв к борьбе с броневика.Те дни останутся примеромДля угнетенных всей земли.Когда знамена новой эрыВ мир коммунисты принесли.Тогда нас не было на свете,А наши деды и отцы,Навеки сбросив рабства цепи.Врывались в царские дворцы.От Балтики — громовым шагом —До тихоокеанских водПод обагренным кровью флагомСвергал своих господ народ.Тогда нас не было на свете…Впервые вождь народных силЗа все столетья на планетеНародам Мир провозгласил.Рабочим — фабрики, заводы.Земля — крестьянам навсегда.Впервые к нам пришла свободаБольшого, честного труда.Несли ее в края глухие,Нацелив на врага штыки,По селам, городам РоссииБойцы за мир — большевики.* * *
Жить так, чтоб чувствовать везде,Что ты необходим для жизни,Чтобы в твоем простом трудеВсегда жила любовь к Отчизне. Иди в поля. К родной земле.Своими сильными рукамиЕе, как солнцем, обогрей,И расцветет она плодами. Встань каменщиком на лесаВ движеньях четкий и суровый,Чтоб вечной кладки корпусаСияли красотою новой. А если песню ты создал —Пусть будет высшей из похвалТебе за труд, когда народЕе своею назовет.В. Гравишкис
РОЖДЕНИЕ ОПЫТА
Из проходной в потоке рабочих вышла девушка, она спешила к трамвайной остановке. Девушка была среднего роста, скорее худощавая, чем полная, с лицом простым, открытым и очень добрым. Глубоко поставленные, большие и выразительные глаза посматривали на трамвайный вагон — он должен был вот-вот тронуться.
В лице девушки, во всем ее облике было что-то украинское. Это подчеркивали и светлые косы, уложенные венчиком вокруг головы, и покрой голубой кофточки с завязками у горла. Даже платок на голове лежал по-украински: два конца были подвязаны на затылке, два других просторно накрывали плечи.
Вагон тронулся, девушка ловко на ходу вспрыгнула на подножку. Несколько минут они ехала, повиснув на руках, потом ее заметили с площадки, и чей-то голос сказал:
— Да это же Рая Степанюк! А ну-ка, ребята, пропустите ее!
Голос звучал повелительно, облепившие подножку ремесленники, с любопытством осмотрев Раю, посторонились. Один из них в порыве усердия притиснув товарища так энергично, что тот невольно крякнул, вежливо приподнял кепку.
Рая, усмехнувшись, вошла в вагон.
— Сюда вставайте, товарищ Степанюк. Из окна ветерок, не так душно.
— Спасибо, не беспокойтесь. Я как-нибудь устроюсь, — пробормотала Рая.
Степанюк взглянула на человека, который позаботился о ней, и увидела незнакомого пожилого мужчину, с сединой в волосах, с густыми выцветшими бровями, из-под которых выглядывали живые, очень проницательные серые глаза. Он посматривал на Раю весело и добродушно. Рая старалась припомнить, не встречалась ли она где-нибудь с этим человеком, но ничего не припомнила; он был совершенно ей незнаком.