Южный Урал, № 27

Что он скажет теперь отцу? Не приняли, скажет, не пустили потому, что проштрафился… Позор какой! Вот тебе и «передовой человек», «строитель новой жизни»!..

Все дальше, дальше уходил на восток поезд с московскими комсомольцами. Теперь уже не догнать его Геннадию. Потускнел образ Марианны, его заслонили надвинувшиеся события.

Ему запомнилась надпись на комсомольском эшелоне: «Целинные земли ждут смелых людей». Он считал себя смелым. Но, выходит, одного этого мало: нужны — дисциплинированные.

Разные люди переживают свои огорчения и несчастья по-разному. Одни быстро признают свои ошибки и так же быстро о них забывают. Геннадий — натура упрямая, твердая, как кремень, — приходил к пониманию случившегося постепенно, через суровое поучение.

Он оглядывался назад и сам поражался теперь, как мог поступить так легкомысленно. Вся страна стремится воплотить в жизнь решения партии о крутом подъеме сельского хозяйства. Их завод выполняет важный заказ — изготовляет запасные части к тракторам, сеялкам, другим сельскохозяйственным машинам. Решено было проработать несколько воскресений с тем, чтобы отгулять потом, когда будет выполнено задание к посевной. И как раз в такой момент он, комсомолец, ухитрился не выйти вовремя на работу в цех, нарушил им же самим взятое обязательство. Надо же так «отличиться»! Да как после этого не порицать его? Поделом ему, что теперь по собственной его вине не осуществится задуманное.

Вспоминал свое поведение на собрании, заносчивость, с какой явился туда, и краска стыда заливала лицо. Конечно, он виноват. И прежде всего — перед друзьями. Он отказал чувству товарищества, когда они звали его; а как надумал сам — пропадай все пропадом, лишь бы ехать, ехать, не считаясь ни с кем и ни с чем. Вот каков гусь!

А перед этим, когда не хотелось ехать, выдумывал всяческие причины в самооправдание. Даже на родителей ссылался: не отпустят-де… А они и не подумали задерживать. Сказал бы уж прямо, что боится лишиться достигнутого положения на заводе! И вот теперь он все равно потерял его, это положение, потерял запросто…

Никто на собрании вовсе не собирался отставлять его от поездки на целину; Лопушок потом сказал ему об этом. Ему сделали замечание, а он вообразил нивесть что, сам полез на рожон, повел себя вызывающе. Ну — сам и расхлебывай! И все-таки он не мог отказаться от своей мечты.

Как противоречиво устроен человек: еще три дня назад Геннадий с полным безразличием взирал на то, как собираются на целинные земли другие, уговаривали поехать, — не хотел, а теперь, когда отказали, загорелось так, что не мог думать ни о чем другом. Будто вся жизнь уперлась в одно — в целинные земли, непременно быть там.

Он стоял у станка, а взору открывалась степь. Тракторы выходят поднимать целину там, где веками бесплодно томилась земля, тоскуя по человеку. Клубится пыль над машинами, словно разгорелось сражение. Вековая залежь противится лемехам, но человек сильнее, и вот все новые и новые полосы пашни протягиваются по степи. Кружатся в вышине вспугнутые шумом моторов птицы, а в поле уже появились сеятели… А там зашумели комбайны; и вот уже льется, льется, торопится в закрома золотой поток — зерно первого урожая…

И новые стройки видел он. Слышал веселую перекличку голосов. Первым приходит на стройку топор — вечный труженик, неутомимый строитель; а за ним — экскаваторы, бульдозеры, подъемные краны. Неумолчная песня несется над степью — песня труда. Так в глухой дальневосточной тайге в годы первых пятилеток вырастал Комсомольск-на-Амуре, город юности; так вырастут в годы грядущих пятилеток в полупустынных прежде местах многочисленные новые поселки, которые со временем, быть может, тоже разрастутся в города.

Сверкание фрезы, привычность работы словно завораживали Геннадия, как бы отрешая порой от цеховой действительности и давая простор потоку мыслей. Руки автоматически выполняли одну операцию за другой, а в голове был целый калейдоскоп образов, картин, шла напряженная, острая полемика между Геннадием и близкими ему людьми.

На мгновение он увидел в блистающей поверхности фрезы смеющееся лицо Марианны, вновь услышал ее голос: «Ждем на целинные земли!» и свой ответ: «Приеду! Обязательно приеду!..» И тут же образ Марианны потускнел, расплылся, уступив свое место другому — Вале Подкорытовой.

«Я понимаю тебя, Геня, — сказала фреза Валя. — Я очень хорошо понимаю твое стремление. Но мы не можем рекомендовать тебя. Разве можно допустить, чтобы каждый, никому ничего не сказав, бросал станок? Ты же умный парень! Согласись, что так делать нельзя…»

«Но станок простоял всего три часа!» — хочет Геннадий крикнуть Вале, но там уже не она, а Малахов.