Южный Урал, № 27

Раскрыв меню, я с трепетом вникал
В названья блюд абхазца-кулинара,
Когда они вошли, кивнув швейцару.
Их было четверо. Пройдя в зеркальный зал,
Они разбились весело на пары.

Мужчины, если можно так назвать

Двух юношей в костюмах мешковатых,
Сутулились под толстым слоем ваты
Широких плеч. Одеты им под стать,
Шли дамы, улыбаясь виновато.

Мой столик был свободен. Пятый стул

Подставили («Прибавим чаевые!»).
— Так долго выбирать… Вы здесь впервые?
Один из них с ехидцей протянул,
Раскрыв глаза невинно голубые.

— Заказывайте… Я повременю!.. —

Ответил я, протягивая книжку,
Смирив желанье осадить мальчишку.
Он даже не притронулся к меню.
— О-фи-циант!
Поднос держа под мышкой,
Седая женщина, не по летам быстра,
С блокнотом наклонилась в ожиданье…
— Мы, кажется, в отличном ресторане?!
Портвейн? О, нет… Конечно, хванчкара…
Да, девушка, и максимум старанья!..

Они провозгласили первый тост

Я встал, уже намереваясь выйти,
Оправил свой видавший виды китель.
Но вдруг один из них поднялся в рост:
— За тех, кто в море!.. Друг, не откажите…
Его глаза насмешливо узки,
Открытый вызов светит в дерзком взоре.
— Ну, что же, если пить за тех, кто в море.
То, непременно, только по-морски! —
Я им сказал, желая подзадорить.

— Морской обычай изменять нельзя.

Пьем только мы, одни мужчины…
— Ясно!
— Не тонкое вино, а спирт…
— Прекрасно!
— По широте разбавив, где друзья
Мои сейчас идут в штормах…
— Согласны!..
«Пускай мальчишкам горла обожжет, —
Подумал я, склонясь над верной флягой, —
Восьмидесятиградусною влагой
Суровость наших северных широт,
Где мы дружили с ветром и отвагой».

Их дамы, говоря наперебой,

Смотрели с восхищеньем на героев.
Но я-то видел, — от меня не скроешь! —
Как нелегко юнцам владеть собой
И сохранять достоинство мужское.

Пить спирт еще не приходилось им,

Вспоённым нежной материнской лаской.
Они косились на меня с опаской.
А я разлил огонь, неумолим,
Невозмутим под равнодушья маской.

Я видел: им не сделать и глотка,

Не знающим, как пьют напиток жгучий.
Я сам не пил. Мой спирт — на трудный случай.
И если нынче поднялась рука,
То для того, чтоб проучить их лучше.

— За тех, кто в море!

Выпьем залпом, львы!..
Глоток — и слезы градом у обоих.
Давали им аптекарских настоек,
Но — тщетно все! — две гордых головы
Беспомощно уткнулись в круглый столик.

…Наказываю вас за то, что я

Знал в жизни только ночи штормовые.
За то, что лето вижу я впервые,
Бессменно, год за годом, шел в моря.
Забыл, как пахнут травы полевые.

Вас, прозябающих в тепле,

Наказываю, чтоб встряхнуть немножко,
За то, что ел сушеную картошку,
За то, что лук в каютной полумгле
Растил в открытом море на окрошку…

Я посмотрел в последний раз на дам.

И вдруг увидел тонкие косички,
Такие ж, как у школьницы-сестрички.
В глазах мольба: «Пора нам по домам!»
Растерянные, рыжие реснички…

Я молча взял их под руки. У плеч

Качнулись их доверчивые плечи.
Мы вышли в голубой июльский вечер,
В открытый мир огней и первых встреч,
Спокойной ясности и беспощадных смерчей.