Южный Урал, № 27

Меня удивил этот вопрос. То, что писатели-коммунисты должны встречаться для обсуждения вопросов литературы, мне казалось чем-то само собой разумеющимся. И, помолчав, я сослался на Устав партии, предусматривающий создание партийных фракций в беспартийных организациях.

Он улыбнулся.

— Это совсем другое, — сказал он. — А наибольшее количество писателей-коммунистов находится в группе «Кузница».

Он назвал писателей Филиппченко, Герасимова и Кириллова, тогдашних руководителей группы «Кузница», стихи которых я уже читал.

— Но вы ведь пишете совсем иначе, чем они, и вам друг друга не понять. Да и почему коммунистам нужно объединяться отдельно? — спросил он. — Сейчас лучшие произведения написаны как раз писателями беспартийными, вам, кстати, есть чему у них научиться. Так еще долго будет.

Он назвал ряд писательских имен, из которых мне знакомы были только Пильняк и Всеволод Иванов, но оба они, по моему разумению, писали совсем не похоже друг на друга. Я считал, что учиться у Пильняка мне не к чему. Я выразил это свое мнение и добавил, что писателям, стоящим за советскую власть, следовало бы объединиться.

— Все эти группы и объединения совсем не нужны писателям, — сказал мой собеседник.

Я ушел озадаченный. Спорить с умудренным опытом литератором я не решился, а согласиться с ним не мог. Между прочим, в этом разговоре таилось, конечно, зерно наших будущих литературно-политических разногласий.

Осенью 1922 года, когда я с очередным рапортом вошел в кабинет комиссара, Вячеслав, приняв мой рапорт, спросил, показывая газету, — не помню, «Известия» или «Правду»:

— Погляди-ка, здесь какого-то Лебединского называют, уж не родственник ли твой?

Я взял газету. Это была статья о литературе, в которой, наряду с другими именами молодых писателей, упоминалось и мое имя.

— Это обо мне! — ответил я со смущением и, понятно, с некоторой гордостью.

— О тебе? — спросил он с удивлением.

Мы жили рядом, дружили, он имел основания удивляться.

— Помнишь, ты зимой пришел ко мне, и я сказал, что готовлюсь в институт Красной профессуры?

Он удовлетворенно кивнул головой. Человек добрый и благородный, он сам был очень сдержан и ценил подобную черту в других людях. Некоторые особенности его характера и облика воспроизведены мною в повести «Комиссары» в образе начальника военно-политических курсов Арефьева.

Читатели старшего поколения, наверно, помнят, какой успех выпал на долю «Недели». Эта небольшая повесть за недолгое время стала любимым произведением, что в какой-то степени объясняется также и тем, что появилась она до «Чапаева» и «Железного потока», до «Цемента» Гладкова.

Теперь, оглядываясь назад, видно, что повесть моя, при всех ее несовершенствах, удовлетворила уже назревшую у читателя потребность в осознании советской жизни. Выступая с новыми произведениями, мне самому пришлось впоследствии соперничать с «Неделей».

При той редакционной правке, которой «Неделя» подверглась в «Красной нови», следы моей неопытности все еще сохранились в первых изданиях. Так, например, о том, как коммунисты после партийного собрания поют «Интернационал», было сказано, что «эта песня красным карающим ангелом летит над городом».

Художнику, оформившему первое издание «Недели», так понравился этот ангел, что он поместил его багрово-красного, с факелом в руке на обложке книги, после чего я и убрал его совсем из текста.

Я не переставал при последующих изданиях работать над стилем повести и, в частности, убирать из текста подобного рода «перлы» художественной словесности. И думаю, что поступал правильно, — даже такой признанный мастер русской литературы, как И. А. Бунин, продолжал неустанно до самой своей смерти работать над своими, казалось бы, совершенными и давно уже написанными произведениями.

Отделывая язык «Недели», совершенствуя его, я при этом сохранял общую романтическую приподнятость стиля, в которой, как я уверен и сейчас, выразилась неповторимая прелесть той эпохи.

«Неделя» была первым моим произведением, которое я сумел дописать до конца. Успех книги позволил мне выделить, и прежде всего для самого себя, некоторые существенные элементы своего опыта. Всей своей дальнейшей творческой работой я проверил их и сейчас с радостью стремлюсь поделиться этим опытом с молодыми писателями.

Всякий, кто прочтет эти мои воспоминания, заметит, что «Неделя» возникла как бы от полноты ощущения жизни. А полнота эта обусловлена не только молодостью, но и тем, что я жил в ту эпоху единой жизнью с народом, с революцией, со всей молодой советской страной, поднявшей на весь мир знамя коммунизма.