Южный узел

— Я чувствовала себя такой счастливой, — вздохнула она. — После всех потрясений. После этого ужаса два года назад. Ни откуда не ожидала угрозы. Среди моих близких, моей семьи. — Конечно, она имела в виду Николая с супругой и внуков. Другие дети вносили в жизнь вдовствующей императрицы только свои беды: то разводы, то потерянные бриллианты, то подозрительные смерти. Что же до нынешнего государя, то его семейство выглядело образцовым, как в сказке. Но сказок не бывает. — И вот врачи запретили Шарлотте иметь детей. А заодно и жить с мужем. Вы понимаете, что из этого получится?

О, он понимал. Вкратце история выглядела так. Супруга императора — прекрасная, нежная, робкая — болела. Давно. С самого 14 декабря. Удар оказался слишком страшным. Тростник надломился. Фарфоровая балерина упала с полки и разбилась на тысячи осколков. Время от времени Шарлотта поправлялась, недолго радовалась жизни, скакала на балах и… снова валилась с ног. Словно у шкатулки с крутящейся фигуркой сломали пружинку завода.

Врачи пришли к выводу, что императрицу истощают роды.

— Конечно, истощают! Какой вздор! — возмущалась Мария Фёдоровна. — Они заявили, что следующий младенец будет последним. Что она слишком слаба и не выдержит…

Александр Христофорович не обнаруживал полного понимания проблемы.

— Но у их величеств уже пятеро детей. Можно остановиться.

Пожилая дама с возмущением выдула воздух.

— И вам невдомёк! Я должна вслух проговаривать все непристойности! В жизни каждой августейшей пары наступает такой момент, когда врачи запрещают супругам любые сношения. Я пережила нечто подобное. И она переживёт. Но на сей раз всё слишком рано. Ей тридцать. Государю тридцать два. Они любят друг друга. И были счастливы. — Мария Фёдоровна так крепко сжала носовой платок, точно намеревалась разорвать его ногтями. — Самая большая глупость в том, что они решили слушаться. Его величество всё рассказал духовнику и получил совет: жить как брат с сестрой, раз детей быть не может. — Шёлковый башмачок вдовствующей императрицы яростно топнул по полу. — Теперь они ходят сами не свои, пожирают друг друга глазами и молчат. Это невыносимо!

Бенкендорф должен был констатировать, что его покровительница, и постарев, сохранила прежний темперамент.

— Помогите нам, Сашхен, — с упором на первом слове проговорила она. — Вы росли иначе: война, походы. Что же до государя…

Можно было не объяснять. Генерал чуть со стула не упал от возмущения. Вот, сударыня, результат ваших строгостей! Ваших запретов и «порядочного» воспитания! Он помнил, как император как-то в дороге смешком рассказал ему историю: лет 14-ти, когда у юношества просыпается интерес к неведомому, мать велела отвезти младших великих князей в военный госпиталь и показать им самые ужасные случаи заболеваний от любовного неистовства. Михаила замутило, рвало. А Никс ничего, выдержал, только шатало. Но испугался насмерть.

— Мне было так гадко, так страшно, что я уже с тех пор и не помышлял вовсе… до супруги, естественно.

До 21 года. Хорошо совсем не отшибло. Методы у вас, сударыня, как у дровосека!

Теперь он, буян и развратник Шурка, которого в этой самой комнате, за этим самым столом буквально распинали за невиннейшие амуры с актрисами, должен всех спасать!

* * *

Бенкендорф вышел от вдовствующей императрицы в настроении, которое по-русски называется: всех раз…бу. Ты ещё попробуй посоветуй что-нибудь государю, который мечется, как лев по клетке, и бьёт себя хвостом по рёбрам. К которому министры заходят на доклад с опаской.

Поэтому Александр Христофорович решил начать с огневой подготовки по периметру. Отправился в домовую церковь Зимнего дворца на поиски протоиерея Василия Бажанова. «Брат с сестрой! — бубнил он под нос. — Месяц!»

Приходилось только удивляться воле императора. При доброй жене-красавице, которая стелится ковром под ноги, при хорошем доме, при детях-ангелах…

Белизна, позолота, пышный барочный иконостас. Роспись по потолку в зелёно-сине-красных тонах с преобладанием изумрудного, как из глубины вод. И так же, как под водой, тихо, покойно, точно всю суету отсекло на пороге. Отца Василия генерал нашёл за смиренным занятием — выковыриванием воска от прогоревших свечей. Дело для служки, никак не для протоиерея. Но вот ведь. При виде начальника III отделения лицо священника окаменело. Точно говорило: вам не сюда, дверью ошиблись? Бенкендорф понимал: не то плохо, что он немец-лютеранин, а то, что немец-лютеранин — глава тайной полиции, дескать, не своих не жалко.

— Чем обязан? — как бы через силу проговорил духовник.

— Я только что был у вдовствующей императрицы Марии Фёдоровны, — начал Бенкендорф.