Южный ветер

Торквемада скорбно покачал головой. Отнюдь не впервые у него возникало подозрение, что его столь популярный коллега как христианин ни холоден, ни горяч.

Глава сорок пятая

Рыночную площадь заполнила людская толпа. Все обсуждали близящееся событие — заседание Суда. Для синьора Малипиццо день грозил сложиться неудачно. Тем не менее все восхищались его умом, выразившимся в заключении русских под стажу. В подобных обстоятельствах лучшего невозможно было и выдумать. Этот шаг доказывал, что синьор Малипиццо свободен от антикатолических предрассудков. Демонстрировал его ледяное беспристрастие.

Торквемада, узнав, что принадлежащая арестанту золотая монета точь в точь совпадает с найденными среди вещей убитого, счел это обстоятельство достойным сожаления. То было явное свидетельство виновности его родича! Весьма, весьма достойно сожаления. И все же, то что убитый был не только иностранцем, но к тому же и протестантом, значительно смягчало тяжесть содеянного и с нравственной, и с религиозной точки зрения, а возможно и с юридической тоже. Да и кому интересна юридическая сторона дела? Разве он не нанял дона Джустино? Виновный или невиновный, арестант должен выйти на свободу. И обдумав все еще раз, Торквемада решил, что несчастный вполне достоин золотого красноречия великого человека. Выходит, ему все—таки присущи мужские качества, он определенно умнее, чем кажется. Вполне заслуживает свободы.

Пробило десять.

Столько народу в Суд еще никогда не набивалось. Буквально некуда было ногу поставить. Солнечный свет лился сквозь не мытые много месяцев окна, дышать становилось все труднее. Здесь и всегда—то было душновато, пахло стоялым табачным дымом и человеческим телом.

Пока все сохраняли спокойствие, кроме копошившегося в бумагах седого писца. Синьор Малипиццо, уважительно, но с достоинством поклонившись прославленному юристу, уселся лицом к публике на возвышении, с которого ему полагалось вершить правосудие. Прямо над его головой к стене был прибит большой лист белой бумаги с отпечатанными на нем словами: "La Legge" —"Законность". Слова как бы нависали над залом суда. По одну сторону от плаката виднелся красочный портрет Короля, облаченного в мундир берсальеров: глаза монарха, пронзительные и воинственные, взирали из—под шлема, увенчанного плюмажем из клонящихся книзу перьев, отчего шлем казался великоватым для монаршьей головы размера примерно на три. По другую сторону висело изображение улыбающейся с кротким жеманством Мадонны, одетой в расшитое жемчугом и золотыми кружевами голубенькое платье вроде тех, в которых дамы выходят к чаю. Именно под этой картинкой обыкновенно стояла плевательница, которой Его Милость усердно пользовался во время всякого заседания Суда, — таким вежливым франкамасонским манером синьор Малипиццо выражал свое почтение к Божьей Матери. Сегодня, что всем сразу бросилось в глаза, этот предмет обстановки покинул привычное место. Теперь он стоял под портретом Короля. Тонкий комплимент грозному юристу, защитнику католицизма, заклятому врагу Савойского дома. Людям эта деталь очень понравилась. Вот же умница! — говорили они.

Все взоры были прикованы к дону Джустино. Он тихо сидел на своем месте. Если ему и было скучно, он не подавал вида. Раз уж он приехал сюда, следовало показать себя этим добрым людям во всем блеске. О золотой монете он уже узнал и проникся глубокой уверенностью в виновности своего подзащитного. Для молодого человека это была удача. Без такой уверенности дон Джустино, возможно, отказался бы от дела. Дон Джустино взял за правило никогда не защищать невиновных. Кому нужны идиоты, попавшиеся в силки закона? Они более чем заслуживают своей участи. То обстоятельство, что арестованный и в самом деле убил Мулена, одно только и свидетельствовало в его пользу. Оно делало его достойным риторических усилий дона Джустино. Все его клиенты неизменно были виновны и неизменно избегали наказания. "Я никогда не защищаю людей, которых не могу уважать", — так говорил дон Джустино.

Поначалу его выступление казалось отчасти бессвязным, и говорил он негромко, как бы обращаясь к небольшому кружку друзей.