Южный ветер

Госпожа Стейнлин была слишком счастлива, чтобы задумываться о подробностях сотворения чуда, хоть и подозревала, что в них не все чисто. Она так и не узнала, насколько незатейлив был метод, примененный мистером Китом, просто—напросто давшим Его Милости понять, что за этот сезон он получил достаточно приношений и что, если Красножабкин немедленно не выйдет на свободу, то на следующий год приношений и вовсе не будет. Судья, с обычной для него юридической проницательностью, усвоил весомость аргументации своего друга. Он пошел навстречу желаниям мистера Кита и зашел даже дальше, чем тот ожидал. В приступе несомненного добросердечия — больше его поступок объяснить нечем — он отпустил всех русских, включая Мессию. Они получили "условное освобождение", каковая оговорка должна была хорошо выглядеть в протоколах Суда, а в переводе на обычный язык означала освобождение от дальнейшего судебного преследования. Инцидент был исчерпан.

Впрочем, разговоры о нем прекратились не сразу. Как и разговоры о доне Джустино, о его прошлой карьере и нынешнем процветании. Что до Мулена — о нем уже почти забыли. Как и о Консуловой хозяйке. Одна лишь госпожа Стейнлин смогла заставить себя сказать несколько добрых слов о них обоих. Но она готова была сказать их о ком угодно. Магия любви! Сердце ее раскрылось под влиянием Петра так широко, что могло вместить не только русскую колонию, но и тысячи крестьянских семей из Китая, пострадавших, согласно заметке в утренней газете, от нежданного разлива реки Хуанхэ.

— Несчастные! — говорила она. Она не могла понять, почему никто не испытывает сочувствия к горестям бедных китайцев. Смирных и несомненно честных людей, совершенно ни в чем не повинных, смело катаклизмом с лица земли! В тот вечер на террасе об этом много говорили.

Мистер Херд, также исполнившийся чрезвычайного милосердия, поддержал госпожу Стейнлин в споре с кем—то, утверждавшим, будто сочувствовать желтокожим попросту невозможно — они слишком отличны, слишком далеки от нас. Мистер Херд думал о том, как много невзгод выпадает порой человеку, как много страданий — незаслуженных, неприметных; он думал о разрушенных домах, о детях, тонущих на глазах у родителей. И похоже, никого это не волнует.

Глава сорок девятая

Несколько позже он повернулся спиной к толкущимся по дорожкам людям и отправился на удаленную, висевшую над морем террасу. Здесь можно было в тишине полюбоваться закатом — его последним на Непенте закатом.

Он стоял, облокотившись о парапет, ощущая — в который раз — странное, сердечное дружелюбие моря. Глаза его скользили по рябоватой поверхности воды, на которой кое—где проступали то ромбовидные участки длинной травы, то обломки рухнувших скал, то белесые полоски песка; он вдыхал едковатый аромат выброшенных на берег водорослей, слушал дыхание волн. Они мягко плескались о круглые валуны, разбредшиеся по берегу, будто стадо склонивших головы бегемотов. Он вспомнил, как приходил на восходе к морю, вспомнил о не выражаемом словами доверии к солнечной стихии, чьей дружеской ласке он отдавал свое тело. Как спокойна она в этом вечернем свете. Где—то совсем рядом находилась гулкая пещера, что—то напевавшая с влажной умиротворенностью. Тени удлинялись, рыбачьи лодки уходили в море на ночную работу, темными силуэтами скользя по лежащей у его ног светозарной реке. Самоцветные оттенки синего и зеленого, которыми вода переливалась по утрам, теперь выцвели, утесы южного берега, его выступы, заливало яростное сияние. Бастионы огня...

Ему показалось, что воздух вдруг стал необычайно прохладным, бодрящим.

Здесь же, на террасе, одиноко сидел на скамье граф Каловеглиа. Епископ присел рядом, они обменялись несколькими словами. Итальянец, обычно такой разговорчивый, думал о чем—то своем и не выказывал склонности к беседе.

Мистер Херд вспомнил, как он познакомился с этим стариком — с "Солью Юга", как назвал его Кит. Это было на представлении в Муниципалитете. Тогда граф тоже был на удивление молчалив; опершись подбородком о ладонь, он сосредоточенно следил за спектаклем, поглощенный страстной грацией юных актеров.

Эта встреча состоялась всего две недели назад. Меньше двух недель. Двенадцать дней. Как много в них всего поместилось!