Южный ветер

— Я перечитывал недавно письма Сенеки. Это был приверженец какао, притворившийся древним римлянином. Препротивный ханжа! Людям следовало бы читать Сенеку вместо того, чтобы о нем рассуждать.

Ван Коппен заметил:

— То, что человек утверждает, в большей мере соответствует истине, чем то, что существует в реальности. Я поседел, пытаясь внушить моим соотечественникам понимание того, что реальность далеко не так убедительна, как выдумка.

— В определенной атмосфере, — со смехом сказал епископ, — все становится истинным. Будь вы неправы, мистер ван Коппен, где бы были наши поэты и романисты?

— А сейчас они где? — поинтересовался американец.

— Как может человек породить нечто, чего в нем самом никогда не было? — продолжал мистер Херд. — Как может он создать гармонию, если сам негармоничен? В этом случае речь может идти лишь о степени доверия к нему, о правдободо... подобобии...

— В жизни не слышал более глубокого замечания, Коппен, что нет, то нет, и более тонкого, даже от вас. И от вас тоже не слышал, Херд. Я могу к нему кое—что добавить. Мне сегодня случилось беседовать с одним господином о сценическом искусстве. Я сказал, что всегда с грустью наблюдаю за людьми из плоти и крови, притворяющимися королями и королевами. Потому что у них все равно ничего выйти не может. Ни один разумный человек им не поверит. А вот когда смотришь некоторые местные представления театра марионеток, иллюзия возникает полная. Почему же кукольный театр убедительнее "Комеди—Франсез"? Потому что он гораздо дальше ушел от реальности. В нем столько притворства, что вы уже перестаете ему сопротивляться. Сдаетесь без всяких усилий. Вы готовы, вам даже не терпится уступить невероятному. И как только вы это сделали, все прочее, пользуясь вашим выражением, происходит самой собой.

— Вся жизнь это уступка невероятному, — несколько туманно высказался епископ.

Мистер Ричардс заметил:

— К таким вопросам следует подходить с открытым разумом. А открытый разум, джентльмены, не обязательно является пустым.

— Очень тонкое различение!

— И прекрасно. Мистер Кит предлагает уничтожить театры. Присоединяюсь. Нет ничего проще. Позвольте мне набросать памятную записку, которую мы подадим в Палату лордов. Мы будем взывать к нравственному чувству. Я знаю, как следует излагать подобные вещи. "Настоящим податели прошения сего по соизволению Божию смиренно протестуют против чрезмерного обилия поцелуев на сцене" — а! Кстати о поцелуях, вон идет наш друг, дон Франческо. Он подпишет нам памятную записку, а мы засвидетельствуем подпись под присягой. Против монсиньора ни одному англичанину не устоять. Да и с торжественной присягой ничто не сравнится. Люди почему—то считают, что присягающий сам в нее верит.

Названный благодушный персонаж, достойно ступая, спустился по лестнице и приветствовал общество звучным:

— Pax Vobiscum[71]!

Впрочем, уговорить его остаться на долгий срок не удалось. Весь день он прохлопотал вокруг Герцогини, угрожавшей теперь присоединиться к Моравским братьям, до того ее расстроила приключившаяся с нею безделица. Разумеется, дон Франческо не относился к ее угрозам серьезно, однако, как всякий хорошо обученный священнослужитель, он ничего не принимал на веру, а во всем, что касается женщин, готов был к любым неожиданностям.

— Всего один стакан! — сказал Кит.

— Позвольте мне выпить за ваше здоровье, пока мы еще не расстались, — прибавил епископ. — Мне жалко вас покидать. Но наша дружба на этом не кончится. Мы встретимся в сентябре, в сезон винограда, Кит меня уговорил. Я словно воск в его руках. А вашу улыбку, дон Франческо, я увезу с собой за море. Всего один стакан!

Дон Франческо выпил даже два и, влекомый долгом, удалился, — обернувшись на верху лестницы, чтобы шутливым жестом благословить всю компанию.

— Не оставляйте наполовину пустой бутылки, — взмолился вслед ему Кит. — У нее вид становится какой—то неряшливый.

— И очень несчастный, — присоединился к нему епископ. —Подумать только! Какое редкое зрелище. По—моему, я вижу две лампы вместо одной. Наверное, переел абрикосов.

— Или перетрудили глаза чрезмерным купанием, — вставил Кит. — Со мной такое временами случалось. Лучшее лекарство —темнота. Она успокаивает зрительный нерв.

— Так может быть погуляем немного снаружи? — предложил Денис.

Когда они вдвоем выбрались из пещеры на ночной воздух, было уже за полночь. Прохладный северный ветер продувал рыночную площадь. Епископа переполняло чувство — явственное, всепобеждающее — вопиюще уморительной незначительности всего на свете. Тут он заметил луну.