Южный ветер

— Потому что вина он им не даёт. От вина ему никакой выгоды не будет.

— Кому — ему?

— Президенту.

И мистер Кит вкратце изложил историю заведения.

Существование Клуба «Альфа и Омега» всегда было шатким. Зачастую оно и вовсе висело на волоске по причине недостаточного количества членов — или оттого, что те из них, за которыми числились неуплаченные взносы, не могли, а то и не желали ничего заплатить. Так оно и тянулось, вплоть до обретения нового президента. К тому времени Клуб совсем поник, без малого зачах. Мистер Фредди Паркер окружил истомлённый цветочек должной заботой, заново вспоил его — использовав для этого виски собственной выделки.

И цветочек воспрял. Правильнее сказать (впрочем, это одно и тоже), воспрял мистер Паркер — в мере, достаточной хотя бы для того, чтобы оплатить самые неотложные из его частных долгов. Наполеон — или кто-то другой — заметил однажды: «L'état, c'est moi»[11]. Мистер Паркер высоко ценил сильные личности, подобные Наполеону. Он нередко говорил (обсуждая в Консульстве разные разности со своей хозяйкой):

— Клуб — это я.

Объявив вино причиной всех бед Клуба, он принялся бочонками импортировать — изначально это была идея его хозяйки — широко известный сорт виски, «Красное и Синее». В подвалах Консульства жидкость разливали по бутылкам. Что с ней при этом происходило, выяснить так никому и не удалось. Однако было доказано, что одного бочонка исходного зелья более чем хватало для получения трёх бочонков конечного, разлитого по бутылкам продукта. Наиболее образованные из членов Клуба, употребляя этот напиток, неизменно поминали Локусту и Борджиа^{39}. Те, что шесть стаканчиков, человек обнаруживал, что уже готов: что его обуревает потребность повздорить с кем-либо, поучить кого-либо уму-разуму или поплакаться ему же в жилетку; человека одолевала морская болезнь, он впадал в ступор, становился немногословным, эротичным, сентиментальным, восторженным, слезливым, буйно весёлым, склонным к рукосуйству — всё зависело от темперамента. Впрочем, каким бы темпераментом он ни обладал, наутро его ожидала страшенная головная боль, а горло приобретало сходство с раскалённой огнём пещью Навуходоносоровой^{40}. За напитком закрепилось прозвание «Паркерова отрава».

Пойло это, обольстительно дешёвое, наливали из бутылок, украшенных соблазнительной этикеткой — творением нуждавшегося художника, которому, после того, как он изрядно задолжал за выпивку, скостили за эту работу долг. Но и самая красивая этикетка на свете не в силах была искупить кошмарных качеств содержавшейся в бутылках смеси. Члены Клуба нередко жаловались, что им как-то не по себе. Они угрожали даже покинуть Клуб. Мистер Паркер этого отнюдь не желал; ему нужны были их взносы. В подобных случаях он прибегал к замечательному приёму. Всякий раз, как кто-нибудь жаловался слишком яро или слишком настойчиво — становясь, если правду сказать, безобразно бранчливым, — мистер Паркер терпеливо выжидал, выясняя, какую газету этот субъект предпочитает всем остальным. Выяснив же — изначально это была идея его хозяйки, — распоряжался, чтобы таковое издание больше не доставляли, уверяя, что причиной всему недостаточность клубных средств. Как правило, эта наполеоновская тактика приводила настырного члена в чувство.

Большую часть своей жизни мистер Фредерик Паркер потратил, стараясь укрыть под личиной, под покровом громогласного и добродушного юмора присущее ему воистину редкостное сочетание злобности и скудоумия. Он был эмигрантом поневоле, живущим на деньги, присылаемые с родины. Раз в три месяца он получал некую сумму — довольно мизерную — на тех условиях, что и духу его вблизи от Англии слышно не будет. До того, как обосноваться на острове, он немало постранствовал. Но никакие странствия, никакие встречи с людьми, более достойными, нежели он, не смогли пробить заскорузлую оболочку, под которой таились основательно укоренившиеся в нём дурные наклонности. Он являл собой англичанина наихудшего сорта: неспособного даже на то, чтобы, смухлевав, не попасться. Если б не мудрые наставления его хозяйки, он бы вообще не вылезал из тюрьмы. При всём при том мистер Паркер испытывал законную гордость по поводу своего англо-саксонского происхождения. Всякий раз, когда какая-либо затея представлялась ему слишком рискованной — нестоящее дело, так он их называл, — мистер Паркер произносил:

— Нет, не пойдёт. Это впору какому-нибудь даго^{41}. А я, знаете ли, англичанин.