Иван

— Школа лучше, чем у нас в Каменском, учителя все о тебе расспрашивали, удивлялись, почему не пошел в институт, говорят, что очень умный ты, мне даже иногда стыдно за себя бывает, — щебетала и щебетала Люда, но Иван ее почти не слушал. Он все не мог забыть сцены прощания в аэропорту Елизово, которая явилась финалом его первой, такой мимолетной и такой страстной любви к девушке, о существовании которой он раньше даже и не подозревал, той, которая пробудила в нем мужчину, которая была готова в последний момент пойти за ним в огонь и в воду. Он буквально потерял голову, и, что удивительно, как только она села рядом с ним в вертолет и словно невзначай проникла рукой в его перчатку и стала нежно поглаживать его руку, он почувствовал, как просыпается его мужское желание. Он ничего не мог сделать с собой, его влекло к ней, он совсем потерял голову. Даже Яков Иванович, вначале с нескрываемой радостью наблюдавший за ними во время похода в «Долину гейзеров», после возвращения не на шутку встревожился.

— Ваня, не далеко ли вы зашли с Леной, может, пора остановиться?

— Зачем останавливаться, может, я хочу жениться на ней — вот будет для всех сюрприз: приедем мужем и женою.

И только серьезный разговор с Леной дал результат: она пообещала больше не приходить к ним в гостиницу и не провожать их. Но в последний момент, когда уже была объявлена посадка, Лена буквально влетела в здание аэропорта, и они застыли с Иваном в страстном объятии.

И все время, пока они ехали домой, Иван не мог ни на минуту забыть ее; даже оказавшись среди самых близких для него людей, он все же мысленно был с той, его первой любовью, с Леной.

— Ваня, а Ваня, — вывел его из оцепенения Виктор, — А не рвануть бы нам к хижине дяди Егора? Возьмем Якова Ивановича и вспомним молодость!

— Надо бы акклиматизироваться. Сейчас я, видимо, двести верст туда и обратно не осилю.

— Неужели двести верст? — удивился Яков.

— Примерно так и будет, — кивнул Виктор, — Но сходить бы надо.

— А еще, Ваня, — включилась в разговор Настя, — мы все документы на смену твоей фамилии сделали, судья советует делать это сразу, пока ты не получил паспорт. Так что буквально завтра надо подавать заявление.

— А стоит ли этот дом того, чтобы из-за него менять фамилию? Может, вначале съездить в Крым, посмотреть, а потом и затевать все это, — ответил Иван.

— Тут ты не прав! Не дома ради надо менять фамилию, а ради справедливости, ради отца и матери твоих, — возразил Виктор.

— Я думаю, Виктор прав, — сказал Яков, — нужно восстановить истину. Завтра нам все равно идти в военкомат, сразу и начнем.

— Ладно, уговорили! Был двадцать лет Сердюченко Иван Викторович, дальше продолжит жизнь Исаев Иван Егорович.

— Не думай, что это так просто. Но Рита Ивановна все документы тоже прислала, так что судья говорит, что вопрос будет решен положительно. Вот тогда и поедешь в Крым.

Так, за разговорами, а под конец и с песнями, просидели они всей своей большой и пока дружной семьей далеко за полночь, и уже начали голосить деревенские петухи, когда, уложив всех спать, Настя вышла в конюшню. Свет у них в селе теперь не выключался — район наконец-таки был подключен к общей энергосистеме, и Виктор поставил на стене синий фонарь, который горел целую ночь, поэтому в скотском помещении было относительно светло, можно было без труда делать самую необходимую работу.

Настя постояла несколько минут, послушала, как спокойно жует и дышит корова, как сытно сопит свинья, не подозревая о своем недалеком смертном часе, даже козы, обычно вскакивавшие при первом же шорохе, лежали мирно и спокойно. И вдруг это предутреннее сонное царство агрессивно и нагло нарушил петух, заорав, что было духу и захлопав крыльями.

— Свят, свят, свят, окаянный! — перекрестилась Настя, — Вот проклятый, так и умереть с перепугу можно, — прошептала она, взявшись за ручку входной двери, но дверь почему-то сама подалась на нее, еще больше испугав Настю, — и на пороге показался Иван.

— Да Господь с вами, тут петух напугал, а теперь ты… Чего не спится?

— Да есть, мама, причина, может, посидим, как на Дону говорят — «погутарим».

— А отчего же, можно и поговорить, все равно уже скоро вставать; чай, скамейку-то эту сам мастерил — помнишь?

— Конечно, помню, только разговор-то у меня уж больно серьезный.

— Хоть, по-моему, уж «больно серьезные разговоры» в конюшне не ведутся, но коли так получилось — давай говори, чего таить.

— Таить-то мне и нечего, жениться я надумал.

— Жениться — это всегда хорошо, только, не рано ли? — Настя имела ввиду Людмилу. — Она в девятом классе только.

— Это кто же? Люда, что ли?

— А кто же еще?

— Да есть одна, зовут ее Лена, живет в Елизово — это на Камчатке, люблю ее, сил нету.