Иван Болотников

– Доподлинны ли вести, атаман?

– Доподлинны, боярин. Скоро татары будут у Раздор.

Куракину стало не по себе, мысли его лихорадочно заметались, и он уже почти совсем забыл о своем гневе к раздорской вольнице. Боярина обуял страх, и эту перемену в его лице хорошо уловил Васильев.

– Хан пойдет со всем войском. Будет жарко, боярин, – не скрывая иронии, промолвил атаман.

«Господи, мать-богородица! Угодил же в самое пекло, – растерянно ахал Илья Митрофаныч. – Уж лучше в опале у государя быть, чем под носом татарина сидеть. Ой, лихо тут! Как не хотелось в Раздоры ехать, да царь приказал. И не царь вовсе. Борис Годунов именем царя повелел». «Поезжай, Илья Митрофаныч, и приведи казаков к послушанию». Приведешь их! Разбойник на разбойнике. Вон и Васильев куражится. Но пошто тогда на Москву тайного гонца присылал? Чтоб царя улестить, а самому вновь разбоем промышлять? Хитер же, Богдашка, лукав… А мне-то как быть? Тут оставаться опасно».

Куракин взопрел, глаза его потерянно забегали по столу.

– Выпей, боярин, – вновь придвинул кубок Васильев.

Куракин выпил, закусил икрой, и ему малость полегчало. Атаман же опять наполнил кубки.

– Еще по единой, боярин. За здравие государя всея Руси!

За государя не выпить – грех. Осушил боярин кубок до дна и вскоре обмяк, раскраснелся; скинул шубу с плеч, оставшись в синем бархатном кафтане.

– Царя-то хоть известили?

– Известили, боярин. Хан врасплох не застанет.

– А сами-то как? Нешто орды не боитесь?

– В Диком Поле живем, боярин. Соберем в Раздоры станицы и будем отбиваться… Да вот одно худо, – Васильев нахмурился. – Маловато у нас пороху, свинца и ядер. Пушечного зелья и на седмицу не хватит. Татары же, бывает, месяцами крепости берут. А про хлеб и гута-рить неча. Оскудели, боярин. Царь нам три года хлеба не присылает.

– Гневается на вас царь. Басурман задорите, беглых укрываете?

– Басурмане нас сами задорят… А вот о беглых особая речь. Тут нам, боярин, поразмыслить надо. Крепко поразмыслить.

Васильев кинул на боярина пытливый взгляд, и Куракин насторожился.

– Поразмыслим, атаман. За тем к тебе и притащился. О беглых бояре пуще всего в затуге. Надобны они нам, атаман, ох, как надобны!

– Вам надобны, а Дону – помеха, – наугрюмился Васильев. – Хоть сейчас выдал бы до единого.

– Вот и слава богу! – возрадовался Куракин. – Вот за то и выпьем.

Богдан Васильев давно носил в себе тайный умысел – •отгородиться крепкой стеной от беглого люда, от которого он видел все беды на Дону. «Чем больше голытьбы, – не раз говорил он своей доверенной старшине, – тем больше голоду и напастей». Дон как ни велик, но всех ему не прокормить. А голытьба прет и прет, где тут хлеба набраться. Старожилые, домовитые казаки уж сколь лет на беглых косятся. Они им – поперек горла. Придут на Дон – ни кола, ни двора, глотки дерут: «Вы тут разжились, дворы от богатства ломятся, а мы босы и наги. Айда на поганых! Айда на Волгу купчишек грабить!» И начинается буча. Пойдут на разбой, а перед царем отвечать всему Дону. И нет тогда ни хлеба, ни зелья. Вот и выходит: беглого пригреешь, от царя упрячешь, а домовитым – потуже гашник подтягивать да за свое добро опасаться. Голытьба вот-вот на старожилых кинется, и тогда пойдет такая заваруха, что вовек не расхлебать. А заварухи Васильев не хотел. Доном должны владеть крепкие домовитые казаки, те, что давно надуванили добра и со всеми жаждали замирения: будь то татарин, турок или поволжский ногаец. Дон устал от беспрестанных войн и набегов.

После третьего кубка Куракин и вовсе повеселел – вино было крепкое, – но Васильев посмотрел на боярина смуро.

«Задавили мужика, вот и бежит на Дон. Нет бы чуток слабину дали, господа вислобрюхие!»

Куракин, не замечая насупленного взгляда атамана, навалился на снедь, благо на столе было всего довольно. Осведомился:

– Когда ж за беглых возьмешься, Богдан Андреич?

– А вот как от крымца отобьемся, так и возьмусь.

– Тяжеленько будет, атаман. Беглых прорва. Тыщами лезут на Дон, стрелецкие заставы не управляются. У меня вон полста оратаев сбегло, а пымали только троих. Мудрено мужика остановить.

– Мудрено, боярин. Но ежели крепко за него взяться, – остановим, не пустим на Дон.

– Да как крепче-то, атаман?

– А вот так, боярин, – Васильев глянул на дверь и придвинулся к Куракину. – Надо вкупе с Москвой браться. Одних царевых застав мало. Мыслю своих донцов поставить.

– Своих? – озадаченно протянул Куракин. – Этих-то смутьянов? Пустое речешь, атаман. Наслушался на площади.

– Кричали больше из голодранцев. Но есть у нас и добрые казаки, те, что на Дону издавна. Их у нас тысячи. Соберем из домовитых станицы – ив Верховье. Ни один беглый не проскочит.

– А нонешних горлопанов куда денешь? У тебя их, почитай, целая рать.

Васильев к Куракину еще теснее.

– И горлопанам сыщем место. Лишь бы царь помог… Я вот что мекаю, боярин. Голытьба в набег просится. Давно норовит в поход уйти. И пусть идет!

– Куда ж, атаман?

– На Волгу, боярин. Вас, бояр, громить да купчишек зорить. Пусть снаряжаются.

Куракин оторопело глянул на Васильева.