Иван Болотников

Афоня Шмоток жил на селе пятый год. По его словам был он отроду сыном деревенского дьячка, от него познал грамоту. В пятнадцать лет остался сиротой. Крестьянствовал в вотчине князя Василия Шуйского, от голодной жизни бежал, бродяжил много лет по Руси и наконец оказался на землях Телятевского, где его и застали «заповедные лета» ¹⁷.

Приютила Афоню вдова – бобылка, тихая, и покорная баба, жившая по соседству с Болотниковыми на нижнем краю села в полусгнившей обветшалой курной избенке.

Шмоток – мужик бывалый, говорливый. Хоть и жил бедно, кормился чем бог пошлет, но никогда не видели его на селе удрученным. Вечно был он весел, беззаботен, чем немало удивлял многих мужиков-старожильцев – постоянно хмурых, злых, подавленных княжьей неволей.

Ели недолго: на гумно заявился приказчик.

– Поднимайтесь, ребятушки, ячмень сеять. День год кормит.

Мужики вышли на вспаханный загон. На телегах лежали кули с зерном. Засевали княжью ниву, как и во всей вотчине, своим житом. Правда, у большинства селян высевного хлеба ни на свое поле, ни на княжий загон не осталось, потому пришлось кланяться приказчику и лезть в долги.

Неделю назад выдал «благодетель» зерна под новый урожай из господских амбаров.

– Жрете много, сердешные. Креста на вас нет. Да уж господь с вами, князь милостив. Дам вам жита за полторы меры, – «сжалился» приказчик.

Мужики хмуро чесали затылки – уж больно великую меру Калистрат заломил. Урожаи из года в год низкие, а долги – с колокольню Ивановскую. Но делать нечего: на торгах хлебушек втридорога, до двадцати алтын ¹⁸за четверть ¹⁹дерут купцы. Так что ломай шапку, бей челом да терпи молча, а не то и на цепь угодишь за нерадение.

Иванка ссыпал жито из мешка в лукошко, повернулся к отцу:

– Пойду сеять, батя.

Исай, глянув вслед удалявшемуся сыну, довольно крякнул, и только теперь словно заметил он Иванкины широкие, слегка покатые плечи и упругую поступь сильного, ладного, сухощавого тела, облаченного в просторную полотняную рубаху.

Иванка ступил на край загона, сунул руку в лукошко и неторопливо, размашисто бросил зерно на свежевспа-ханное поле.

«Добрый пахарь вырос, слава те осподи», – радостно думал Исай и пошел чуть левее сына, роняя на комковатую землю твердые выпуклые золотистые зерна.

Мужики уже досевали поле, когда из села прискакал русокудрый наездник в нарядном кафтане. Молодец резко остановил на меже лошадь, отыскал глазами приказчика, приосанился, привстал на стременах и звонко выкрикнул:

– Князь Андрей Андреевич из Москвы едет!

Приказчик со страху рухнул на колени, а гонец из

господской дружины взмахнул нагайкой и птицей понесся назад.

Глава 5 В ЛЕСНОЙ ИЗБУШКЕ

Тимоха перекрестился и потянулся было за самопалом, но сидевший рядом холоп дернул его за

руку.

– Чумной ты, Тимоха. Это же и впрямь девка.

Василиса, увидев пришельцев, застыла на месте, смутилась. Мамон вышел из-за стола, подпер бока руками и во все глаза уставился на нее – рослую, гибкую, с высокой грудью, пышноволосую.

«Век живу, но такой красы не видел», – пронеслось в захмелевшей голове.

– Ты уж прости нас грешных, милая. Сдуру холоп по тебе пальнул, за ведьму тебя принял, – участливо вымолвил Мамон.

Василиса повернулась к бортнику:

– Там человек хворый, батюшка Матвей Семеныч, у крыльца лежит.

Бортник и княжьи люди вышли из избушки. Бродягу подняли, втащили в избу и положили на лавку-лежанку, покрытую медвежьей шкурой.

Мамон, подозрительно поглядывая на незнакомого мужика, спросил:

– Отколь такой сыскался?

– В лесу подобрала. Накормить бы его, дедушка, – промолвила Василиса и ушла в горенку.

Мамон проводил девку масленым взором и, на время забыв о старухе, у которой только что выпытывал о беглом люде, приступил с расспросами к бортнику:

– У тебя ведь, старик, не было девахи. Где раздобыл, кто такая? Из каких земель заявилась?

– Сироту пожалел. Без отца, без матери, – уклончиво отвечал Матвей.

– Да ты толком сказывай.

– Скиталась по Руси с отцом, матерью. Доброго боярина да десятину землицы хлебородной старики искали. Да где уж там… Так по весне и примерли с голоду да мору, а девка одинешенька осталась. Нашлись добрые люди и ко мне привели. Нам со старухой подспорье нужно, немощь берет.

– Кто господин ее был?

– Сказывала, ярославского дворянина. Поместье его обнищало, запустело. Мужиков и холопов на волю господин отпустил. Вот и скитались. А эту – Василисой кличут.

– Поди, беглянку укрываешь, старик? – недоверчиво проворчал пятидесятник.

– Упаси бог, Мамон Ерофеич. Сиротку пригрел.

– Так ли твой дед речет, девонька? – выкрикнул Мамон.

Василиса вышла из горенки в червленном убрусе, слегка поклонилась пятидесятнику.

– Доподлинно так, батюшка.

Покуда Мамон вел разговоры с бортником, Матрена занялась бродягой: поила целебной настойкой из диких лесных и болотных трав, тихо бормотала заклинания.

– А ну погодь, старуха. Мужику не тем силы крепить надо. Ha-ко, родимый, – вмешался Матвей и, приподняв бродягу, подал ему полный ковш бражного меду.