Иван Болотников (Часть 1)

- Выходит, отыскал бортное угодье, - повеселел Михейка. - Добрая весть, милок. Медом угощу.

- Знал, кого веду, - крутнул черный ус стрелец. - А то - бражники, уходи, Филька. Чать, с понятием. Может, нальешь за радение?

- Надоедлив ты, стрельче, - буркнул Михейка, однако зачерпнул из бочки полковша меду.

- В последний раз, Филька.

- За здравие твое, благодетель.

Стрелец выпил, поклонился и, пошатываясь, побрел к выходу. Михейка же принялся угощать парней.

- Пейте на здоровье.

Парни осушили по ковшу, похвалили:

- Добрый мед, - сказал Болотников.

- Отменный. Век такой не пивал, - крякнул Васюта.

- То мед ставленый, малиновый, на хмелю. А вон тот на черной смороде.

Михейка повел парней по приземистому, обширному подвалу, указывая на меды сыченые, красные и белые, ежевичные и можжевеловые, приварные и паточные...

Не забыл Михейка показать и лучшие меды - "боярский", "княжий" да "обарный".

- Этим сам владыка Варлаам тешится. Дам и вам испить. Токмо помалу, кабы не забражничали.

Парни отведали и вновь похвалили.

- Искусен же ты, медовар, - крутнул головой Болотников. - Как же готовишь такое яство? Вон хотя бы мед обарный?

- Могу и поведать. Вишь, что мои парни творят? На выучку ко мне владыка поставил. Эти вон двое разводят медовый сот теплой водой и цедят через сито. Воск удаляют и сюда же в кадь хмель добавляют. А вон те варят отвар в котле.

- И долго?

- Покуда до половины не уварится... А теперь глянь на тех молодцов. Выливают отвар в мерную посуду и ждут, пока не остынет... А вот то - хлеб из ржицы. Не простой хлеб. Патокой натерт да дрожжами, кладем его в посудину. Стоять ей пять ден. А как зачнет киснуть, тогда самая пора и в бочки сливать. Боярский же мед иначе готовим. Сота медового берем в шесть раз боле, чем водицы, и выстаиваем семь ден. А потом в бочке с дрожжами еще одну седмицу. Опосля сливаем и подпариваем патокой. Вот те и боярский мед.

- А княжий?

- Про то не поведаю. Сам делаю, но молодцам не показываю, - хитровато блеснул глазами Михейка,

- А чего ж таем-то? - спросил Васюта.

- Молод ты еще, парень, - степенно огладил бороду Михейка. - Знай: у всякого мастера своя премудрость. Мой мед царю ставят, а нарекли его "даниловским". Вот так-то, молодцы... А теперь ступайте, недосуг мне.

- Спасибо за мед, Михей. Но где ж женка твоя? - спросил Болотников.

- Женка?.. А где ж ей быть, как не дома.

- Привратник твой иное молвил. С тобой-де она.

- Караульный на то и приставлен, чтоб от двора людишек отшибать, построжал Михейка. - Неча женке по людям шастать. В светелке моя Фимка, за прялкой. Поклон же от батюшки ей передам. Ступайте, родимые.

ГЛАВА 13

ЛИХОДЕЙКА

Вышли на Вечевую площадь. Торг по-прежнему разноголосо шумел, пестрел цветными зипунами и рубахами, кафтанами и однорядками, летниками и сарафанами.

Кат Фомка сек батогами должников. Поустал, лоб в испарине, прилипла красная рубаха к могутной спине.

- Знакомый палач, - хмыкнул Васюта.

- Аль на правеже стоял?

- Покуда бог миловал. В кулачном бою с Фомкой встречался. Тут у нас на озере зимой лихо бьются. Слобода на слободу. Почитай, весь город сходится.

- Битым бывал?

- Бывал, - улыбнулся Васюта. - В масляну неделю. От Фомки и досталось. Супротив его никто не устаивает. Вон ручищи-то, быка сваливает. Как-то калачника с Никольской насмерть зашиб.

- И что ему за это?

- У Съезжей кнутом отстегали - и в темницу. Но долго не сидел. В палачи-то нет охотников.

Подле Кабацкой избы толпились питухи: кудлатые, осоловелые; некоторые, рухнув у крыльца, мертвецки спали, другие ползали по мутным лужам, норовя подняться на ноги.

Кабацкие ярыжки вышибли из дверей мужика. Питух шлепнулся в лужу, перевалился на спину, повел мутными глазами по золотым крестам Успения Богородицы.

- Ратуй, пресвята дева.

Бабы на торгу заплевались, осеняя лбы крестом. А мужики ржали.

- Пресвяту деву кличет. Ай да Федька.

Иванка и Васюта шагнули было в кабак, но над Вечевой площадью раздался чей-то зычный возглас:

- Айда к Съезжей, братцы! Стрелецкую женку казнят!

Толпа повалила к Съезжей избе. Там, меж опального и татиного застенков, на малой площади, божедомы рыли яму. Тут же, в окружении пятерых стрельцов, стояла молодая стрелецкая жена с распущенными до пояса русыми волосами. Была босой, в одной полотняной белой сорочке, темные глаза горели огнем.

Когда божедомы вырыли яму, из Съезжей выплыл тучный подьячий в мухояровой однорядке. В руке его был приговорный лист. Сзади подьячего шел приземистый, угрюмого вида, пятидесятник в смирном48 кафтане.

- Кой грех за женкой? Пошто в яму? - роптали в толпе.

- Мужу отравного зелья влила, подлая. Дуба дал стрельче, - зло проронил пятидесятник. Его узнали - был он братом умертвленного.

В толпе появился юрод; посадские расступились, пропустили блаженного к подьячему. Тот молча глянул на юрода и передал столбец глашатаю на белом коне. Бирюч ударил в литавры, поднял левую руку с жезлом, гулко прокричал:

- Слушай, народ ростовский!

Бирюч оглашал приговорный лист, а толпа все прибывала, тесным кольцом огрудив площадь перед Съезжей. Подъехали стрельцы, замахали нагайками, отодвигая посадских от ямы.