Иван Болотников (Часть 2)

Сотник приосанился и неторопливой, грузной походкой направился к терему. Викешка проводил его до самых покоев, услужливо распахнул сводчатую дверь.

- Воевода ждет, Лукьян Фомич.

Сотник пригнул голову и шагнул за порог. В покоях ярко горели восковые свечи в медных шандалах. В красном углу, под киотом, развалился в дубовом резном кресле Федька Берсень; подле на лавке сидели Болотников и Шестак.

- Здравия те, воевода, - с легким поклоном произнес Потылицын. - Звал?

- Звал, сотник... Однако проворен ты.

- Радею, воевода. Дело-то у тебя нешутейное, - льстиво промолвил Потылицын.

- Нешутейное, сотник... Веселое дело.

Берсень говорил тихо и вкрадчиво, протягивая слова; глаза его смотрели на Потылицына в упор.

- Помогу, порадею, - вновь заугодничал сотник.

- Да уж будь другом, порадей, порадей Лукьян Фомич. Горазд ты на службу, ни себя, ни людей не щадишь.

- Не щажу, воевода, - по-своему истолковал Федькины слова Потылицын, продолжая стоять у порога.

- Вот и я о том же... Пятунку Архипова, донца моего верного, пошто сказнил?

Потылицын так и обомлел. Ведает! Федька Берсень все ведает!.. Но откуда? Кто донес о Пятункиной казни?

- Какой Пятунка?.. О чем речь твоя, воевода? - прикинулся простачком сотник.

- Не петляй! - резко поднялся из кресла Берсень. - Не петляй, дьявол! Хотел в клетке меня к царю доставить. Не быть тому!

Потылицын побагровел, понял, что угодил в Федьки и капкан, но страха не было, одна лишь лютая злоба вырвалась наружу.

- Тать, разбойное семя! Не миновать тебе плахи!

Выхватил саблю. Обнажил саблю и Федька. Метнулись с лавки Болотников и Васюта.

- Не лезь! - закричал им Федька. - Сам расправлюсь!

Звонко запела сталь, посыпались искры. Федька и сотник сошлись на смертельную схватку, но она была недолгой. Сильный, сноровистый, привычный к бою Берсень рассек Потылицына до пояса.

- Это тебе за Пятунку, - гневно бросил Федька, вытирая о ковер окровавленную саблю. - Куда его други?

- В присенок, - подсказал Болотников.

Крикнули Викешку, тот за ноги выволок тело Потылицына из покоев. Федька вложил саблю в ножны и глянул на Болотникова.

- Удалось, друже. А теперь, выходит, в набат?

- В набат, Федор! Посылай Викешку на звонницу.

Вскоре над крепостью поплыл частый, тревожный гул. Весь город сбежался к воеводской избе.

Федька выехал к народу, снял шапку, поклонился на все стороны, промолвил:

- Беда, служилые! Известились мы, что на крепость движется орда. Поганые прут на засеку. Так мы их встретим! Те стрельцы, что со мной прибыли, айда в Поле. Седлайте лошадей и одвуконь за город! Остальным быть в крепости и готовиться к осаде. Побьем басурман, служилые!

- Побьем, воевода! - дружно откликнулись ратники.

Прихватив с собой Агату, казну и оружие Федька Берсень выступил со своими "стрельцами" в Дикое Поле.

- Вот и вновь на просторе, - обнял Федьку Болотпиков.

- Изворотлив ты, друже, - рассмеялся Берсень, крепко стискивая Ивана за плечи.

Донцы с песнями ехали по степному раздолью.

ГЛАВА 7

ГОДУНОВ И ПОВОЛЬНИКИ

Известие о татарах и приезд государева посланника всколыхнули Раздоры. Казаки толпились на майдане, у кабака, выплескивая:

- Выдюжим ли, станишники, в крепости? Хан-то всей ордой собирается. Не лучше ли в степь податься?

- И в степи не упрячешься. Выдюжим! Поганые города осаждать не любят. Не взять им Раздор, кишка тонка!

- А что как московские воеводы с полками не подойдут? Плевать им на голытьбу. Что тогда?

- Выдюжим!

- А жрать че будешь? Хлеба-то у нас с понюшку, кабы волком не завыть.

- Верна! Голодуха на Дону. Царь хлебом одних лишь служилых жалует. Им - и хлеб, и зелье, а донской вольнице - дырку от бублика. Сиди по станицам и подыхай!

- И подохнем! Слышали, что царев посол болтал? Крымца не задорь, под Азов за рыбой не ходи, на Волгу за зипунами не ступи.

- То не царь, братцы. То Бориски Годунова дело. На погибель вольный Дон хочет кинуть. Пущай-де казаки велику нужду терпят, авось они о воле забудут да к боярам возвернутся.

- Не выйдет! Не хотим под ярмо!

- Не отнять нашу волю!

Расходились, закипели казачьи сердца. Ропот стоял над Раздорами. Атаман Богдан Васильев насупленно крутил черный ус; боярин Илья Митрофанович Куракин испуганно выглядывал из атаманского куреня и сердито тряс бородой.

Болотников и Берсень бродили по Раздорам, слушали речи донцов и кляли Годунова. Лица их были дерзки и неспокойны.

- Уйду из Раздор. Соберу гулебщиков - и на Волгу. Будет у нас и хлеб и зипуны. Пойдешь со мной? - спросил Берсень.

- Пошел бы, Федор, да ноне не время. Допрежь с татарами надо разделаться. Позову свою станицу в Раздоры. Здесь нам с погаными биться. Как круг порешил, так и будет, - ответил Болотников.

- Твоя правда, друже: не время. Помешали поганые моей задумке, но и с Васильевым мне воедино не ходить. Кривая душа в нем, на Москву оглядывается. Не зря, поди, Куракина у себя укрыл. Есть же особый двор для послов, так нет, в свой курень упрятал.

С майдана послышался зычный возглас:

- Казаки! Струги с Воронежа!

Казаки шустро побежали к воротам.

- Что за струги? - спросил Болотников.