Иван Болотников (Часть 3)

- Экой ты, Дорофей, зануда! - взорвался вдруг дед Гаруня. Он давно уже признал в старце своего бывшего тестя. - Нешто казаки тя изобидят?!

Дорофей Ипатыч опешил. И откуда только этот казак проведал его имя. А Гаруня, шагнув к самому частоколу, продолжал осерчало наседать:

- А когда Ермак приходил, хоть пальцем тронул вас? А не Ермак ли вас хлебом пожаловал? С чего ж ты на казака изобиделся, Дорофей?

Староста подался вперед, долго вприщур разглядывал разбушевавшегося казака, затем охнул:

- Ужель ты, презорник?

- Признал-таки... Ну, я - казак Иван Гаруня. Чего ж ты меня за тыном держишь? Примай зятька ненаглядного!

Донцы, ведая о любовных похождениях Гаруни, рассмеялись.

- Не по-людски, старче Дорофей, зятька с мечом встречать!

- Открывай ворота да хлеб-соль зятьку подавай!

Дорофей Ипатыч растерянно кашлянул в бороду, проворчал:

- Дубиной ему по загривку, греховоднику.

Болотников улыбнулся и вновь вступил в переговоры:

- Вот и сродник сыскался, старче. Уж ты прости его. Один у нас такой кочет на все войско.

Тут опять все грохнули; заухмылялись и мужики за частоколом, припомнившие лихого казака.

- Боле никто озоровать не станет. Давайте миром поладим. Мы ведь могли ваши челны и так взять, да не хотим. Знайте, православные, нет честней казака на белом свете, не желает он зла мужику-труднику. Берите наших коней! Пашите землю-матушку!.. А челны для вас - не велика потеря. Лесу-то - слава богу. Чай, не перевелись у вас плотники.

- Не перевелись, казак, - степенно кивнул староста и обратился к миру. - Впущать ли войско, мужики?

- Впущай, Дорофей Ипатыч. Кажись, не обидят, - согласился мир.

Дарья, с трудом признавшая мужа, запричитала:

- Где ж ты столь налетий пропадал, батюшка? Где ж ноги тебя носили?.. Постарел-то как, повысох. Вон уж седенький весь.

- Да и ты ноне не красна девка, - оглядывая расплывшуюся бабу, вздохнул Гаруня.

- И кудриночки-то побелели да поредели, - сердобольно охала Дарья.

- Голову чешет не гребень, а время. Так-то, баба.

В избу ввалился высокий русокудрый детина в домотканом кафтане. Застыл у порога.

- Кланяйся тятеньке родному, - приказала Дарья.

Детина земно поклонился.

- Здравствуй, батяня.

У Гаруни - очи на лоб, опешил, будто кол проглотил.

- Нешто сынко? - выдохнул он.

- Сын, батяня, - потупился детина.

Старый казак плюхнулся на лавку и во все глаза уставился на бравого красивого парня.

- Обличьем-то в тебя выдался. Вон и кудри отцовские, и очи синие, молвила Дарья.

- И впрямь мой сынко, - возрадовался Гаруня, и слезы умиления потекли из глаз сроду не плакавшего казака. Поднялся он и крепко прижал детину к своей груди. Долго обнимал, целовал, тормошил, ходил вокруг и все ликовал, любуясь своим неожиданным сыном. - А как же нарекли тебя?

- Первушкой, тятя.

- Доброе имя... Первушка сын Иванов. Так ли, сынко?

- Так, батяня родный.

И вновь крепко облобызались отец с сыном, и вновь зарыдала Дарья. Глаза Гаруни сияли, полнились счастьем.

- Нет ли у тебя чары, женка? - отрываясь наконец от Первушки, спросил казак.

- Да как не быть, батюшка. Есть и винцо, и бражка, и медок. Чего ставить прикажешь?

- Все ставь, женка! Велик праздник у нас ныне!.. А ты, сынок, чару со мной пригубишь?

- Выпью, батяня, за твое здоровье.

- Любо, сынко! Гарный, зрю, из тебя вышел хлопец.

- Вылитый тятенька, - улыбнулась Дарья. - Первый прокудник в острожке, заводила и неугомон. Парней наших к недоброму делу подбивает. Шалый!

- Это к чему же, сынко?

- Наскучило мне в острожке, батяня. Охота Русь доглядеть, по городам и селам походить, на коне в степи поскакать.

- Любо, сынко! Быть те казаком!

ГЛАВА 9

ИЛЕЙКА МУРОМЕЦ

Летели по Волге царевы струги!

Под белыми парусами, с золочеными орлами, с пушками и стрельцами, бежали струги в низовье великой реки; везли восемь тысяч четей хлеба служилым казакам, кои по украинным городам осели, оберегая Русь от басурманских набегов и разбойной донской повольницы.

Вслед за государевыми судами плыл насад купца Евстигнея Пронькина; в трюмах не только княжий хлеб, но и другие товары, которые прихватил с собой Евстигней Саввич в надежде сбыть втридорога. Особо повезло Пронькину в Ярославле. Здесь выгодно закупил он знаменитые на всю Русь выделанные ярославские кожи. Двадцать тюков красной юфти лежали теперь в насаде, веселя сердце Евстигнея Саввича.

"Юфть по полтине выторговал, а в Царицыне, бог даст, по рублю распродам", - довольно прикидывал Пронькин, восседая на скамье у мурьи7. Был он в синем суконном кафтане нараспашку, под которым виднелась алая шелковая рубаха. Порывистый ветер приятно холодил лицо, трепал рыжую бороду.

Пронькин глянул на царевы струги, на зеленые берега с редкими курными деревеньками и тотчас вспомнил о своей московской баньке. Мечтательно вздохнул:

"К Гавриле бы сейчас на правеж. Ох, добро-о!"

Мимо проковылял к трюму приказчик.

- Пойду товар гляну, Евстигней Саввич.

- Глянь, глянь, Меркушка. Судовые ярыги и заворовать могут. Тюки-то как следует проверь. Да к бортам-то не прислоняй, как бы не отсырели И в хлеб сунь ладонь, вон нонче какая теплынь.