Иван Болотников Кн.2

Отец же Михайлы – Василий Федорович – ратными доблестями не отличался, однако в большом почете был. Много лет правил Псковом, затем возглавил Владимирский Судный приказ. Но при Борисе угодил в опалу. В опале и умер, оставив жене семилетнего сына, единственного наследника.

Мать, Евдокия Никитична, была до книг великая охотница. И Михайлу упремудрила. От книг за уши не оторвешь. Начитавшись о походах знатного полководца Александра Македонского, выезжал с послужильцами за Москву и неделями потешался боевыми игрищами.

Князь Василий часто говаривал:

– Быть тебе воеводой, Михайла. Шуйские завсегда славу державы множили. Взять деда твоего Федора. В четырнадцати походах ратоборствовал. А дядя твой, Иван Петрович? Не он ли Псков от чужеземцев оборонил, не он ли святую Русь спас? Велики Шуйские!

О знатных сородичах своих князь Василий никогда не забывал, напоминал о них и в Думе, и при домашних боярских застольях. Шуйские! Это не какие-нибудь Годуновы. Те ратной славы себе не снискали.

Заметив в дверях дядю, Михайла опустил саблю.

– Я тебе не единожды говаривал, Михайла. В покоях не место сечи, шел бы во двор.

– Прости, дядюшка. На дворе темно, не утерпел. Киот же я завесил, – винился отрок.

– Все едино грех, – ворчал Василий Иванович. Однако серчал больше для виду. Нравен был ему Михайла.

Глава 5 ЦАРЕВА МИЛОСТЬ

Поднялись ни свет ни заря. Еще повечеру стрелец Аникей упредил:

– Вставайте с петухами, иначе к житнице не пробиться.

– А куды идти? – напялив драную шапчонку, вопросил Шмоток.

– Мудрено, братцы. У царя на Москве триста житниц… Ступайте в кремлевскую, что у Сибловой башни. Ведаешь, Афоня?

– Ведаю, паря. В государевом Кремле не раз бывал.

– Вот к башне и веди. Я там к подаче буду.

Еще в сумерках вышли из Зарядья к Мытному двору. Поднялись к храму Василия Блаженного. Афоня ахнул:

– Мать честная! Пожар⁹людом кишит. Ужель все к житницам?

Прошли мимо Лобного и свернули к Фроловским воротам. На мосту через ров – давка, столпотворение.

– Держись за меня, – обеспокоенно молвила сыну Василиса.

Никита, еще сонный, не проспавшийся, прижался к матери.

Гвалт, крики, брань; кого-то из нищебродов двинули по лицу, взвились костыли. Затрещали перильца; двое из нищебродов полетели в ров. Испуганный крик:

– Помогите-е-е!

– Убогие… Потонут, – пожалел Карпушка.

– Веревку бы, – вторил ему Афоня.

Но тут так надавили, что богородских поселян швырнуло к Фроловским воротам.

– Шапку, шапку, черти! – схватился за голову Афоня.

– Иди знай! Добро сам цел, – сердито бросил Семейка.

– Да ить, почитай, новехонька, – сокрушался бобыль.

Миновав ворота, очутились подле храма Георгия; обок – белая стена Вознесенского монастыря. Из обители приглушенно доносилось заунывное пение чернецов.

Народ, выйдя из Фроловских ворот, растекался по

Кремлю в разные стороны: царь повелел открыть сразу несколько житниц.

Селяне, вслед за толпой, пошагали было к Соборной площади, но та была оцеплена конными стрельцами.

– Вспять! Вспять ступайте! – приподнимаясь в седле, хрипло орал сотник.

Толпа ощерилась, замахала костылями и орясинами.

– Пропущай, служилый! Не рушь царев указ!

Сотник еще гулче:

– Вспять! Аль не зрите? Дворец обок, ныне тут ходу нет. Ступайте мимо приказов!

Толпа подалась к Посольской избе. Вдоль крепкого дубового тына – стрельцы с бердышами. Кисло роняют:

– Прут и прут, сиволапые. Эк, набежало!

– Глянь – пал. И куды экий немощный.

– Волоки его к тыну.

– Помер, сатана. Возись с ним…

Вышли на Кремлевский холм. Царева житница под самой горой. У Карпушки ноги подкосились.

– Осподи!

Хлебный двор осадили тысячи людей. Гул, стоны, отчаянные крики.

Василиса перепугалась, не за себя – за Никитку. В таком месиве и вовсе задавят.

– Не пойдем, пожалуй, Никитушка.

– А как же хлебушек? Худо без хлеба, матушка, идти надо, – смело сказал Никитка и потянул мать за рукав.

– Нет, нет, сынок, не пущу!

Глянула на Семейку, но тот не знал, что и молвить. Много верст оттопали, ужель на попятную? Но без жита Василисе с Никитой долго не протянуть.

– Уж как бог тебе подскажет, Василиса…

Мужики начала спускаться с холма. Василиса же, глотая слезы, осталась. Приметила чей-то жилой сруб неподалеку и повела к нему Никитку.

– Ничего, сынок, ничего родимый. Проживем как-нибудь.

Хлебного веса целовальник с земскими ярыжками грозой сновал по Житному двору. Афанасия Пальчикова знали все московские хлебники, знали и боялись пуще сатаны. Лют Афанасий! Дня не пройдет, чтоб не нагрянул в пекарню. Корыстолюбцев вынюхивал да выискивал. Намедни пекаря Селивана Пупка отволок в Съезжую, батогами потчевал. Нагрянул в Хлебную избу к самому печеву. Селиван окстился: опять-таки занесло, черта рыжего!

– Рад тебя видеть в добром здравии, Афанасий Яки-мыч… Жарынь тут у нас, не угодно ли кваску?