ИВАН БОРОДУЛИН

Но кроме стратегии была на войне и повседневная «черная» работа, детали которой трудно запомнить и о которой ничего не записывалось в штабных докумен­тах. Работу эту делали люди. Они не совершали особых подвигов, и слава о них редко выходила за пределы пол­ка или батальона. Но они отважно дрались, получали ордена, погибали в бою и умирали в госпиталях. Память о них неистребимо живет в семьях и на безымянных обе­лисках братских могил. А надо, чтоб их имена знали и помнили люди нового поколения, вся молодежь, а не только сыновья солдат. Рассказать о тех, кто мужествен­но бился и погиб за Родину, — высокий и неотложный долг оставшихся в живых.

Все эти соображения, одно за другим, я высказывал Ивану Алексеевичу Бородулину, убеждая его взяться за книжку о разведчиках. Сначала он отказался наотрез, потом обещал подумать, а через три дня позвонил по телефону и сказал, что попробует.

Перед тобой, читатель, книга, в которой ничего не выдумано и все герои которой носят свои имена и фа­милии.

А. Краснобаев

БРАТЬЯМ ПО ОРУЖИЮ, БОЕВЫМ ДРУЗЬЯМ-ОДНОПОЛЧАНАМ, ОСТАВШИМСЯ В ЖИВЫХ:

полковнику АНАТОЛИЮ ПАСЬКО, лейтенанту ВИКТОРУ БАЛУХИНУ, лейтенанту НИКОЛАЮ МОРОЗОВУ, старшине ДМИТРИЮ ДОРОФЕЕВУ, сержанту НИКОЛАЮ Б ЕРЬ ЯЛОВ У, ефрейтору ПЕТРУ ТРИШКИНУ

И ПАВШИМ СМЕРТЬЮ ХРАБРЫХ В БОЯХ ЗА СВОБОДУ И НЕЗАВИСИМОСТЬ НАШЕЙ РОДИНЫ:

сержанту ВИКТОРУ ФОМИЧЕВУ, сержанту ЮРИЮ КРЫЛОВУ, сержанту МИХАИЛУ СЫРИНУ. сержанту СЕРГЕЮ СМИРНОВУ, ефрейтору НИКОЛАЮ РАСОХИНУ

ПОСВЯЩАЮ

Иван Бородулин

I

ГЛАВА ПЕРВАЯ

ПРОЩАЙ, ИНСТИТУТ, ПРОЩАЙ, «ГРАЖДАНКА»

Тысяча девятьсот сорок первый год для меня и моих ровесников начался безоблачно. Мы, недавние десяти­классники, простившись со школой, как говорится, вы­шли в люди, на самостоятельную дорогу. Мы завели длинные и широкие, по моде, брюки, солидно, баском бросали в парикмахерских; «Побриться!» — и не особен­но задумывались над какими-либо жизненными пробле­мами.

В Европе шла война. Мы читали в газетах, что герман­ские войска взяли Варшаву, что пал Париж и немцы во­шли в Прагу. Мы знали, что есть фашисты, Гитлер, но ставили их в своем понимании на те же полочки, что и англо-французских империалистов во главе с Черчил­лем и Даладье.

Мы считали, что Красная Армия всех сильней и если кто-нибудь посмеет сунуть «свое свиное рыло в наш со­ветский огород», то будет бит «малой кровью и могу­чим ударом». Мы пели «Если завтра война, если завтра в поход», нимало не представляя себе, а что будет, если завтра действительно война. Мы пели потому, что песни были бодрые, правильные и соответствовали нашему настроению. И, конечно, каждый из нас в то же время в меру сил и материальных возможностей двигался избранной дорогой в инженеры, врачи, агрономы.

Мои детство и отрочество, проходившие в лесах Ка­релии (есть там деревня Песчаная, моя родина), не бы­ли насыщены изобилием материальных благ, и поэто­му стипендия в 300 рублей, положенная мне как студенту

PAGE13

Ленинградского горного института, была значительной суммой. Во всяком случае, мне запросто удавалось сво­дить концы с концами в своем студенческом бюджете и лишь изредка взимать родственную дань с тетки, да и то, главным образом, в виде бесплатных обедов и ужинов.

Майские и июньские дни 1941 года в Ленинграде бы­ли теплыми и светлыми. По неписаной традиции наша студенческая братва запросто лишала себя сна и, не­смотря на сессию, трудные экзамены, бодрствовала бе­лыми ночами в ленинградских парках и скверах.

Воскресный день 22 июня тоже был теплым, солнеч­ным, и я долго не мог поверить в ошеломляющую но­вость: «Война!», не сразу понял страшный смысл этого зазвучавшего по-новому — совсем не так, как в пес­нях, — слова. Война! Надо было что-то делать, куда-то бежать, кому-то помогать. Но я не знал, что делать и ку­да бежать.

Вывел меня из этой растерянности Володька Панте­леев, мой дружок и однокашник. Он влетел в комнату с восторженным воплем:

— Слыхал, Борода! Немцы-то, гады… Ух и врежем

мы им!

Отец у Володьки был военным, и все, что говорил Пантелеев, было для меня непререкаемо и авторитетно.

— А чего это они, Володь? Как же так? Не нападать

подписались…

— Фашисты!—убежденно произнес Володька и при­казал: — Собирайсь!

— Куда?

— Как куда? В. действующую. В военкомат, Борода. (До сих пор безбородый, я несколько лет стоически

носил эту школьную пофамильную кличку.)

1'

На улицах было оживленнее, чем всегда. Двигались воинские подразделения. Спешили прохожие, серьезные, озабоченные. Лица постовых милиционеров были камен­ными и чуть-чуть растерянными. В трамвае мы тоже не увидели улыбок. /'

И вот только тут, глядя на притихших и хмурых пасса­жиров, я вдруг понял, что все мои обычные дела и за­боты с этого утра летят к чертовой бабушке и начинает­ся нечто новое и интересное.