Иван Бунин

...Если рабство длилось века, то распадение его будет ужасно. Чем громаднее было насилие, тем кровавее будет расправа. И я глубоко, я твердо уверен, что настанет время, когда нас (офицеров.-К. П.)... станут стыдиться женщины и, наконец, перестанут слушаться солдаты. И это будет не за то, что мы били в кровь людей, лишенных возможности защищаться, и не за то, что нам, во имя чести мундира, проходило безнаказанным оскорбление женщин, и не за то, что мы, опьянев, рубили в кабаках в окрошку всякого встречного и поперечного. Конечно, и за то и за это, но есть у нас более страшная и уже теперь непоправимая вина. Это то, что мы - слепы и глухи ко всему. Давно уже где-то вдали от наших грязных, вонючих стоянок совершается огромная, новая, светозарная жизнь. Появились новые, смелые, гордые люди, загораются в умах пламенные свободные мысли... А мы, надувшись, как индейские петухи, только хлопаем глазами и надменно болбочем: "Что? Где? Молчать! Бунт! Застрелю!" И вот этого-то индюшечьего презрения к свободе человеческого духа нам не простят - во веки веков!"

О сирой солдатской доле Куприн говорит с такой же жестокой еилой, как и об офицерстве.

Мучительная сцена разговора Ромашова с замордованным, обезумевшим от побоев солдатом Хлебниковым, пытавшимся броситься под поезд, принадлежит к одной из лучших сцен в русской литературе. Ее невозможно читать без глубокой внутренней дрожи.

В том же ряду, как и "Поединок", стоят военные рассказы Куприна: "Ночная смена", "Поход" и "Дознание". ?

Значительно позднее "Поединка" Куприн написал превосходный и отточенный рассказ о японском шпионе - "Штабс-капитан Рыбников".

В рассказе великолепно выписан японский шпион, в какой-то мере напоминающий гоголевского капитана Копейкина. Это был, пишет Куприн, "настоящий тип госпитальной военно-канцелярской или интендантской крысы". Шпион долго и безнаказанно работал только из-за разгильдяйства властей и благодушия и непомерной лени русских интеллигентов.

"Поединок" стал одной из революционных вех в России. Недаром, когда Куприн читал "Поединок" в Севастополе, к нему подошел лейтенант Шмидт и крепко пожал ему руку. Это было незадолго до восстания на "Очакове".

После "Поединка" слава Куприна приобрела не только всероссийский, но и мировой характер. Но Куприн не только не обольщался ею, но даже тяготился.

Свою славу Куприн, по свидетельству Бунина, "нес... так, как будто ровно ничего не случилось в его жизни; казалось, что он не придает ей ни малейшего значения, ни в грош не ставит ее".

Куприн часто говорил, что писателем он стал случайно и потому собственная слава его удивляет.

В 1894 году Куприн вышел в отставку из армии и поселился в Киеве.

Сначала он бедствовал, но вскоре начал работать в киевских газетах фельетонистом и писать, как он говорил, "рассказишки".

До этого Куприн писал очень мало. Еще юнкером в 1889 году он напечатал свой первый, рассказ "Последний дебют" в московском юмористическом журнале "Русский сатирический листок". В кадетском корпусе Куприн написал несколько стихотворений с революционной, но несколько приподнятой и по-детски наивной окраской.

Свои рассказы Куприн писал легко, не задумываясь, брал талантом, но прекрасно понимал, что на одном таланте без большого жизненного материала долго не продержишься. В одном из своих писем он писал о том, что, когда он вышел из полка, "самое тяжелое было то, что у меня не было никаких знаний ни научных, ни житейских. С ненасытимой и до сей поры жадностью я накинулся на жизнь и на книги".

Надо было уходить в жизнь, и Куприн, не задумываясь, бросился в нее. Он изъездил всю Россию, меняя одну профессию за другой. Он изучил страну и знал ее во всех ее качествах, любил жить одной жизнью с простыми людьми, выспрашивать их, следить за ними, запоминать их язык, их говор.

И так постепенно, из года в год, Куприн стал таким же бывалым человеком, как Горький, с которым он потом подружился, как Лесков, - стал знатоком своего народа и его описателем. Поэтому он никогда не чувствовал недостатка материала. Все занимаю его, и обо всем он 'рассказывал живо, со вкусом, ни на минуту не сомневаясь в том, что это интересно и всем окружающим.

В этом широком погружении в жизнь страны вырабатывалась зрелость писателя. В этом отношении интересно сравнить рассказы "Киевские типы" с рассказом "Река жизни".

Все эти рассказы связаны с жизнью Куприна в Киеве. Материал их одинаков, но после фельетонных, хотя и несомненно талантливых, "Киевских типов" рассказ "Река жизни" по своей силе является классическим.

Мне пришлось еще юношей жить в таких же киевских номерах, как купринская "Сербия", и каждый раз, когда я перечитываю этот рассказ, он меня поражает своей типичностью. В "Сербии" я не жил. Но жил в номерах "Прогресс". Там все было совершенно таким же, как и в описанной Куприным "Сербии",- и вся обстановка, и хозяйка, и ее любовник-управитель, и вся коллекция отталкивающих и подозрительных жильцов.