Иван-чай. Год первого спутника

Ну и заехали ж мы, братушка, далеко! Никогда не думали такие края обживать! Голая, белая пустыня — ни конца ни края. Ветрище — спасу нет, первое время канаты протягивали от барака до барака, иначе унесет в поле, как соломенное чучело. Теперь, правда, веселей стало: обстроились добре и день наступил. Тут ведь порядочный рассвет один раз в году бывает. Остальное — так, одно баловство: не успеешь оглянуться — ночь. Занятная сторона, что ни говори. Называется — тундра. А насчет уголька, прямо скажу, хватает. Хотя и военная тайна, но такую тайну можно особо не хранить, пускай почухаются, кому надо. Не хуже нашего Донбасса.

Живем, сам знаешь как, иной раз туго приходится, вечная мерзлота! Но про сговор наш не забыли. А ты помнишь? Думаем, что ты нас обогнал, бо тут спервоначалу вовсе тошно было. Теперь легче стало. Инженер у нас тут бедовый один есть, молодой, как ты. Даем с ним добычу по всем правилам! Заработки хорошие, цингу спиртом и кислой капустой угробили: жить можно.

А сейчас новые машины пришли. И вот, как глянул я на эти машины, так на душе отлегло. Трехжильное у нас государство, в этакую пору в тундру пригнать новую технику! Поглядел, значит, я на эти машины, и подумалось, что скоро Донбасс опять нашим будет, ей-богу!..

А пока углем по фашисту будем жарить. Вот и все. Пиши, как твои дела, ждем. Привет от Петра. Даст бог, еще увидимся и споем добрую песню, с горилкой…»

Николай сложил письмо, задумался.

Уже дают уголь! А он, Горбачев, все еще копается… Ведь у них там в десять раз труднее, голое Заполярье, а они справились!

«Как только опробую скважину, обязательно нужно ответить ребятам, — подумал Николай. — А письмо неплохо бы прочитать на общем собрании всем…»

Все складывалось как будто неплохо. Только Сашкино письмо на столе лежало раскрытым, ждало…

* * *

Положительно не везло в жизни Илье!

В полночь под воскресенье зарядил теплый дождь, обложило небо. За окном хлюпала вода, безветренная теплынь доедала остатки снега. А под утро дождь усилился, полил будто из ведра.

Илья появился в поселке на рассвете в брезентовом дождевике, с ружьем, постучал к Кате в избушку.

Она была готова, пережидала затянувшийся ливень.

«Не везет…» — прочел Илья в ее грустных глазах.

Что ж, пусть льет, — целый день Илья будет рядом с нею, не в лесу, так в ее комнатке. Катя заботливо помогла ему снять плащ, стряхнула огрубевший брезент у порога, повесила на гвоздик у притолоки.

Он закурил, устроился в уголке с книжкой, спешить было некуда.

— Чай согреть? — сцепив на груди оголенные полные руки, спросила Катя.

Он кивнул утвердительно.

Пусть греет чай, Илья помолчит. Так будет еще долго у них. Пока успокоится ее сердце, пока не почувствует всю силу его тоски. А сейчас покуда нужно молчать…

— Катя! — вдруг неожиданно для себя сказал Илья и встал.

Она возилась в печурке, не подняла головы. Только сказала невнятно, торопливо:

— Помолчи, помолчи, Илья.

— Катя! А ведь я третье заявление в военкомат отправил.

Она обернулась, в руках у нее горел пучок тонких лучинок, пламя обожгло пальцы.

— Да ты что?!

— Так нужно.

Катя повернула лучинки кверху, пламя разом убавилось, село, прогоревшие концы свертывались, чернели и блекли на глазах.

— Не возьмут тебя, — успокоенно сказала Катя.

— Возьмут, пора…

Она задумалась, без труда уяснив тайную сердцевину его слов. Помолчав, сказала:

— Участок не отпустит. Горбачев.

— Горбачев, возможно, не отпустит. Но ты ему скажешь, чтобы отпустил.

Она вся вспыхнула, словно иссушенная лучинка:

— Я?!

— Ты. Ты все знаешь. Хватит с меня. Слышишь?