Иван-чай. Год первого спутника

— Клади сахар, Павел Петрович, — мирно подвинул сахарницу Федор Матвеевич и поднял голову к дочери. — Все верно, все правильно, дочка. Только одно забыли: за чей счет? Ты, по мне, надевай хоть горностай — хотя, по правде, он тебе и не нужен! — но трудом, пользой от себя оправдай его! Поняла? Чтобы по праву! А ежели я делаю три гайки в день — сказать по чести: на рубль с полтиной, — а штиблетами желаю переплюнуть самого Ротшильда, то я не рабочий буду, а сволочь. Вором я должен стать, а я этого не позволю, потому что за это самое в Первой Конной головы рубил кому следует!

Из горячих стаканов парило. Надя с неудовольствием смотрела на отца, но старик распалился не на шутку:

— Идею выдумали: человек, мол, красивым должен быть снаружи! Фазаном этаким. Спьяну, что ли, выдумали? А может, для прикрытия всяких дармоедов и растратчиков? Нет чтобы изнутри этого самого человека почаще выворачивать, так они… Смех!

— Хватит философствовать, папка! Пей чай! — мягко улыбнулась Надя. — Всем давно известно, что ты у меня сплошной пережиток!

Пили чай. Свежезаваренный, ароматный, даже красивый чай. Но Павел не замечал ни аромата, ни вкуса, ни даже того, что чай был ужасно горячий.

Федор Матвеевич… Хороший, честный до мозга костей человек! Он был сегодня, конечно, прав кругом! Наде нечего было сказать, потому что все его мнения — это глубоко пережитое, это сама жизнь в прямых, пускай домашних словах. Но как же он в цехе? Как же он каждый вечер стоит около Кузьмича и молчит, когда тот врет в нарядах? Приписывает лишнее без зазрения совести, лишь бы сохранить видимость показателей и заработка! Тоже… этой самой красоты! Как же он?

С другой стороны, понятна, конечно, и тяга Нади к красивым вещам, тут и дураку ясно… Пойди разберись!

После ужина Павел и Федор Матвеевич пересели на кушетку, чтобы не мешать Наде у стола. Павел достал никелированный портсигар с тиснеными собачьими головами, закурил «Беломор».

— Видел? — невесело вздохнул Федор Матвеевич, кивнув на хлопотливую дочку. — Ты-то свою мать тоже пережитком зовешь или, может, остерегаешься?

— Нет, не зову, — сказал Павел смущенно и хмуро.

— Так-то лучше. Добрее! — вздохнул старик. — Доброты у нас еще маловато в жизни, а не красоты! Вот что понять нужно.

Надя не отвечала, хотя последние слова отец, кажется, адресовал ей.

Поговорили о школе, в которую пришлось Павлу идти снова, с большим перерывом, о будущих намерениях молодых людей (Надя тоже вроде бы собиралась готовиться в заочницы — диплом техника стал уже пройденным этапом для нее). Потом Федор Матвеевич спросил:

— Ну, а новая работа как? Привыкаешь?

— Не пойму я ее, эту работу, — напрямик сказал Павел. — Смысла в ней, по правде говоря, не вижу. А хочется докопаться! Жаль, что старик Резников ушел на пенсию.

— Не жалей, он тебе вряд ли помог бы, — мягко сказал Федор Матвеевич. — Люди, Петрович, все разные. Один раздумывает, как резец поумнее заточить, качество дать, а другой — как ловчее тупым резцом каленую стружку драть. И такие разные люди меж собой никогда не сговорятся: мысли у них в разные стороны направлены.

«Неплохо говорит старик, только не поймешь, кто тут Резников, а кто — я».

— Не знаю, — сказал Павел. — Может, он и толковый был старикан, а произвол в своих бумажках прикрывал! Вот я и хотел докопаться, в чем тут смысл.

— Смысла, конечно, тут мало, — кивнул Федор Матвеевич. Он горбился с папиросой, будто на него взвалили непомерную тяжесть. Чувствовал, верно, причастным себя к тому непонятному, что мучило Павла. — Дело это запуталось с давних пор, и до того запуталось, что его в ясном уме и твердой памяти и не объяснишь путем. Хотелось всякой живопырке, вроде наших мастерских, солидным заводом выглядеть. Ну и вводили эти самые… жесткие, заводские нормативы, на бумаге, конечно. На бумаге — одно, в натуре — совсем иное. Ты подумай! Сено, его, к примеру, никто не будет взвешивать на аптечных весах — оно ж другой тары требует, а вот мой рабочий день придумали по минутам учитывать. К чему? Что я, жулик или себе враг?

— Так что же, нормы, значит, вообще не нужны?

— Почему? Нужны! Только если по Сеньке шапка. На строгом заводском режиме, где точная технология, — они в самый раз. А в гаражах никакой нормальной технологии еще не было, и вряд ли скоро будет. Все в обиде, а виноватого не найдешь.

Федор Матвеевич вдруг невесело усмехнулся. Загасил в пепельнице чадящую папироску.

— Это как у ремзавода раньше было. Забор не построили, а ворота широченные, целую арку возвели. И вот полагалось почему-то ходить под этой аркой, с фасаду. Но люди, они, Павел, разные. Иной прется откуда-нибудь с задов, как ему ближе, другой тоже норовит спрямить дорожку. А в слякотное время, когда размесили дорогу, так ворота эти вообще каждый обходил. По целине.

— Что же Пыжов думает? Он же понимающий мужик! Ввели бы настоящие нормы, свои. Не один же наш гараж так бедствует!