Иван-чай. Год первого спутника

И сообразил вдруг, что сделал что-то недопустимое. Васюков крякнул и закрутил головой, будто ввинчиваясь в кресло. А Эра Фоминична порывисто встала и, надменно сжав губы, демонстративно вышла из конторы. Майка Подосенова вытаращила глаза.

— Язык у тебя, Павел Петрович! — в тихом восхищении пропел бухгалтер. — Надо же осторожнее изливать… это самое. Не знал, что ли? Она жена твоего начальника. Неприятно, конечно. Видишь, вышла.

— У нее же фамилия — Вьюн?.. — опешил Павел.

— У таких людей все до мелочей продумано, брат! — пояснил Васюков. — Иной раз и девичью фамилию полезно сохранить. Например, чтобы в платежных ведомостях семейственности не было. Ну?

Пощелкав костяшками, добавил:

— Учись в людях-то разбираться, Павлуха! Не видишь разве: ничего не смыслит баба, ни уха, ни рыла не понимает в производстве, а сидит в должности. Какой вывод? Муж поблизости и в высоком чине. А ты орешь, как юный пионер: Пыжов, мол, бюрократ. Нехорошо, нехорошо.

Эра не вернулась до конца смены.

Павел неторопливо убирал в шкаф справочники и таблицы, заправил авторучку, пытался собраться с мыслями. Ничего утешительного не приходило на ум. Он вышел во двор.

Было снежно, холодно. У проходной тихо, внушительно рокотал на малых оборотах пригнанный в ремонт бульдозер.

Еще не видя номерных знаков на кабине, Павел ускорил шаги. По излому ножа и форме отвала, по характерному звуку двигателя он узнал свой бульдозер.

Это был он, старикан из первой партии «С-80»! Ему вышли все сроки, и вот теперь железный ветеран тайги прибыл на последний капитальный ремонт.

Павел по старой привычке вскочил на полотно гусеницы, заглянув в кабину, легонько шевельнул шаровую головку акселератора. Мотор будто рассердился, рявкнул и снова зарокотал тихо, с одышкой. В уголке кабины, сбоку от воздухоочистителя, как и прежде, притулилось помятое ведро с железным хламом — на всякий случай болтики, скобы, хомуты. Сверху все накрыто паклей. На высветленных за многие годы поликах, похожих на черные вафли, лежала знакомая заводная ручка. Все стальное, нужное, испытанное. Не то что в столе нормировщика. Павел вздохнул и соскочил в снег.

На пороге проходной, улыбаясь, стоял Селезнев.

Ох, как бросился Павел навстречу этому родному человеку! Он облапил его, мазутного, небритого, пахнущего холодом и хвойным лесом. А Селезнев стиснул в ручищах обе его ладони и затянул в будку проходной. Там выпустил и начал разглядывать со всех сторон, как невесту.

— Ну, брат! — довольно засмеялся Селезнев, присаживаясь на низкий подоконник и доставая папиросу из нагрудного кармана спецовки. Вскрытая пачка «Севера» туго сидела в оттянутом кармане, головки папирос, словно патроны газырей, выступали наружу. В лесу, бывало, Селезнев запросто доставал зубами папиросу, если пальцы в масле, либо требовалось, не теряя времени, достать и зажечь спичку.

— Ну, брат! — сказал Селезнев. — Не узнать тебя! Самый заправский интеллигент! А ну, покажь руки? Как говорится: и года не прошло, а ты уж переменился! Не знаю вот только, как душа у тебя? Отмылась?

— Душа ничего. Подумываю иной раз: не вернуться ли подобру обратно, к тебе! — Павел невесело усмехнулся. Вряд ли Селезнев так, сразу, поверит, но это сущая правда. Не один раз уж подумывал.

Пока он сбивчиво пытался рассказать Селезневу о новой своей работе, тот лишь с сомнением покачивал головой. Поглубже затянулся папироской, кивнул в окно:

— Тяжело и там, в лесу, Павло… Снежок перепадает, а морозов как следует еще не было — трактора садятся по болотам… Тут, брат, не поймешь, где оно легче.

Павел с обидой глянул на Селезнева.

— Да я разве легкого ищу?!

— А тогда о чем разговор? Укореняйся, гни свою линию.

— Ты смеешься, что ли? Какая там линия, когда я сам вроде бульдозера сажусь в топь. И глубже день ото дня!

Старого бульдозериста ничем нельзя было убедить: конторскую работу он до сих пор, видимо, не принимал всерьез. Бумажки! Да и бумажки местного производства и значения. Что они решают?

— Садишься по самые фары — включай пусковик! — весело посоветовал Селезнев. — Забыл, что ли, как это делается? — И вдруг пригасил улыбку: — Слесаря вон недовольны: говорят — новая метла. Может, круто взялся ты? Оглянись.

В дежурке стемнело. На синем просвете окна четко печаталась сгорбленная фигура Селезнева, во тьме вспыхивала папироска.

— С рабочими у меня разлада не будет, это дело ясное, — вздохнул Павел. — А с порядками едва ли. Пыжова знаешь? Странный мужик.

Селезнев усмехнулся, чуть дрогнули освещенные папиросой губы.

— На то он и Пыжов. А ты видел когда-нибудь пыж на молевом сгоне?

— На сплаве, что ли?

— Я видел один раз, — сказал задумчиво Селезнев. — Шли полчища леса, куда нужно, и вот в узкой протоке, на самом перекате, застопорил топляк. И пошло! Бож-же ты мой, что там началось! Полезли бревна друг на дружку, вспучились горой, треску — на весь леспромхоз! Река в разлив пошла, начала склады топить!

— Ну и как же… с пыжом?

— А ничего особого. Вызвали старого сплавщика с багром. Вышиб он мореное бревно к черту, пустил моль на чистую воду, и все.