Иван-чай. Год первого спутника

— Ну что ж, урока я не начну в таком случае, — не очень уверенно заявил Владимир Николаевич.

В классе стало нехорошо и очень тихо. Всем было стыдно. И не было, казалось, никакой власти, чтобы управиться с хамом.

«Ну, что с ним делать? Почему-то с детских лет нас учат, что бить человека ни в коем случае нельзя, не педагогично, — в ярости подумал Павел. — Но никогда не говорят, что человек не должен сам заслужить пощечины… Единство противоположностей, как говорит историк».

— Пыжов! Выйди сейчас же! — визгливо, со слезами крикнула с задней парты Лена Пушкова.

Нет, Веник все-таки поднялся от пронзительного крика Лены. Он поднялся, обернулся к ней, взъерошенный и злобный, и вдруг, выплюнув ругательство, взвизгнул:

— А ты-то, дешевка? Что тебе-то?

Тишина сгустилась до звона в ушах. Владимир Николаевич позеленел, выронив из пальцев кусочек мела. Мел со стуком покатился к доске.

— Как ты сказал, щенок?! — рявкнул Павел, вскакивая из-за парты.

Его опередил Меченый.

С побелевшим лицом Костя шагнул через проход и вдруг с разворота двинул Веника в челюсть.

— Что вы делаете, Меженный? Не смейте! — ахнул Владимир Николаевич. — Не смейте, вы в школе! Нельзя так!

— Подо-нок! Я его убью! — заорал Костя, горбясь, едва сдерживаясь, чтобы не добавить Венику еще. Огненно пылала отметина на побелевшей щеке.

Урок смешался. Все загалдели, поднялись. Лена, упав головой на парту, плакала.

Какая-то девчушка в уголке закрыла лицо платочком, пищала оттуда:

— Ой, что теперь будет, что будет! Ужас… Ка-а-кие лю-у-ди!

— Разве можно так? — негодовал Владимир Николаевич, пока пострадавшего выводили в умывальник. — Ну, действительно, что теперь будет?

— А ничего не будет, — с дрожью выдавил из горла Костя. — Бить эту пакость нужно, чтобы тише воды были.

— Переборщил ты, — одернул его Павел. — Таких щенков надо отцовским ремнем учить, чтобы членовредительства не было, а ты его слесарным кулачищем, с размаху. Надо глянуть, как там и что.

Костя собрал книги и ушел, не дождавшись разбора дела. Павел понял, что учебный вечер пропал, и направился следом. У порога, однако, споткнулся и пошел в уголок, к Лене. Она все еще всхлипывала, мокрые глаза ее беспомощно и жалко мигали.

— Ну, Павлушка… Ну, скажи, за что он меня так?

— Чего ты от подонка хочешь? Пойдем домой, Лена. Ну их к черту и с уроками!

Передохнув, добавил:

— Нигде порядка не могут добиться уважаемые руководители! Надоело! Пошли, а?

В раздевалке заботливо подал ей пальтишко.

Он жалел Лену сейчас, как сестру, — эту работящую девчонку-сироту, вынесшую свою нелегкую жизнь на слабых плечах, которую никому нельзя позволить обижать. Никому, никогда! Тем более недорослям из «хороших» семей.

Он взял Лену под руку, и она доверчиво и благодарно прильнула к нему мягким плечом.

— Первое апреля, — грустно сказал Павел, сводя ее по крутым бетонным ступенькам школы.

— Первое апреля, — как эхо, тихонько откликнулась Лена.

28

Целую неделю Костя ходил как в воду опущенный, не поднимал глаз. В конторе выходила из себя Эра Фоминична, не стесняясь, называла парней «бандитами с большой дороги», то и дело поминая современную молодежь, которая, по ее мнению, никуда не годится, если бьет по зубам Веника. С Терновым она не могла спокойно работать, то и дело уходила в плановый отдел. Павел понимал ее, не рискнул даже напомнить о прошлой неприятности с Сашей Прокофьевым. Только когда Эра упомянула о скором судебном разбирательстве, он так вдумчиво уставился на нее, что Эра запнулась, припомнив, видимо, собственные слова о том, что «мстить нехорошо».

А Лена Пушкова вдруг решила обсудить хулиганство Меженного на комсомольском собрании.

— Он же… за тебя вступился? — не понял ее Павел. — Притом Костя не комсомолец.

— Ну, Полозкова требует, — смешалась Лена. — Говорит, что такому нельзя доверять бригаду.

— А-а… — досадливо отмахнулся Павел. Но все же пошел в красный уголок.

Что это было за собрание!

Никто не готовил повестки, не писал заранее длинного выступления, а спорили целый вечер до хрипоты. О моральном облике.

Девушки, за исключением Лены, дружно стояли на том, что Меженный поступил, как хулиган, и заслуживает единодушного осуждения. С Веником, оказывается, нужно было вести разъяснительную работу, а не драться.

Парни орали свое:

— Правильно он ему врезал! Чтобы нос не задирал!

— Их много таких развелось! Смотрят на нас, как на дурачков, свысока! Мазут им не нравится!

— Патефонный сброд!

— И мамы в панбархате!

Тут не выдержала, взяла слово Надя. Порывисто вышла к фанерной трибунке, как всегда, строгая и внушительная.

— Товарищи! — сказала Надя проникновенно. — Мы живем в эпоху построения коммунизма и должны бороться за красоту человека! А что такое красивый человек? Ответ на этот вопрос дал великий русский писатель Чехов. Он сказал, что в человеке все должно быть прекрасно: и одежда, и лицо, и поступки.

— С одежды Чехов не мог судить! — заорал неорганизованно Мурашко. — Чехов, он поумнее вас был!

Надя не обратила внимания на реплику.