Иван-чай-сутра

— Даже не верится, что здесь кто-то жил, — проговорила Маня, разгоряченная ходьбой. Вокруг ее щек вились комары и слепни. Она отмахивалась золотистой метелкой козлобородника.

— Здесь под липами стоял дом, в котором нас угощали однажды квасом, — сказал Алекс. — Вон там был колодец. Дальше в доме жила злобная старуха, у нее конь по весне сбежал, она у нас спрашивала, не видели? Ей коня дали из соседней деревни пахать огород, как мы поняли. И вот конь предпочел свободу.

— Почему злобная?

— А почему конь сбежал? — спросил, усмехаясь, Алекс. — Да мы как-то попали под ливень, решили палатку не ставить, дойти уже до Егоровой деревни… Сил не рассчитали, вымокли, как цуцики. К тому времени в деревне только два дома и остались. Постучались к старухе. Она нас не пустила, говорит, может, у вас ножики. Ну, а в другой мы уже не пошли. Плюнули и потопали дальше. Ну и слышим сквозь дождь: «Я пе-э-ре-э-ду-у-мала!» Егор только махнул рукой, пошла к черту, старая ведьма. — Алекс окинул взглядом бурьянный бугор с засохшими яблонями и желтыми цветами на длинных стеблях. — Что-то щелкнуло в старой башке. Грех гнать странников в дождь. Но мы уже не вернулись.

Они оставили позади старые липы и яблони бывшей деревни, шли некоторое время вдоль леса, потом свернули направо и двинулись через поле, заросшее молодым березняком.

Там, где поле округлялось мощным лбом, резко переходя в ольховую низину, в окружении иван-чая и засохших деревцев торчал обгоревший березовый ствол с дырами, напоминавшими пасть и глаза.

— Вообще-то здесь уместнее услышать какой-нибудь фолк, — сказала Маня, взглядывая на смуглого Алекса. Он в недоумении оглянулся. — Ну, а не фугу. Какую-нибудь «Мельницу», «Отаву ё».

Алекс пожал плечами и сказал, что он и сам не большой любитель классики. Это Егор вдруг проникся ею… Но это только на первый взгляд очень кривая ассоциация, — насчет романских лип. Если копнуть, то можно, например, обнаружить, что когда-то эти земли раздавались ревностным католикам. Глинск ведь полтораста лет был польско-литовским. Король Сигизмунд сажал тут своих шляхтичей и среди них были Плескачевские. А это фамилия Егора. Так что, возможно, его предки были не только граборами, но и органистами где-нибудь в Кракове или Каунасе. Обычная история обнищания рода. Правда, Егор ничего об этом не знал. Тогда еще недоступны были «Родословные доказательства дворян Глинской губернии». Маня хотела что-то спросить, но вдруг замолчала.

Внизу, за красноватыми прямыми крупными стволами черной ольхи мерцала в черных берегах с торчащими корнями чаша воды.

— Ну вот родник, — сказал Алекс.

Чаша была неправильной формы. Полукругом ее охватывали колонны черной ольхи. А в пролом и вытекал светлый и сильный ручей. Они спустились по рыхлому перегною к воде.

На дне родника вздымалось облако песка и ила, в котором блуждали бурунчики, как небольшие вихри. Ручей почти беззвучно перетекал из чаши и по руслу, устланному чистейшим песком и камнями, собирая травы в холку, уходил в жужжащие кровососами черно-зеленые топи.

Маня опустилась на корточки, убрала свесившуюся рыжую прядь, и зачерпнула воды.

— Обжигает, — проговорила она, попив из ладони. — А как он называется?

— Это основополагающий родник, — ответил Алекс.

— Что, так и называется?

— Да, — ответил Алекс, стаскивая пропахшую дымом и потом потрепанную панаму. — Просто Родник. Хотя здесь есть еще много родников, но такой — один. Это как Глинск у местных — Город, а все остальные ближайшие города уже имеют названия.

— Глубоко?

Алекс кивнул.

— Шест до дна не достает… Когда-то он был завален гнилыми сучьями, стволами. Мы с Егором его чистили. Выдернули кучу этих костей. И хотя я простыл — целый день-то провозились в ледяной воде, — чувство было, словно мы себя расчищали. Такая своеобразная терапия. — Обойдя родник, он склонился над ручьем, плеснул в лицо пригоршню воды, напился.

— А это та же фенечка что и с рябиной? — спросила Маня, указывая на полузасохшее дерево, увешанное, как новогодняя елка, клочками выцветшей полуистлевшей материи.

— Нет, с черемухой немного по-другому, — сказал Алекс, подставляя под поток горловину канистры. — Это вроде как болезни. А черемуха врач-терапевт.

— А! Врубаюсь! Поэтому она и засохла?

Алекс пожал плечами.

— Но это же маза! — воскликнула Маня. — Настоящее чудо.

— Или совпадение, — отозвался Алекс.

— Нет, но именно это деревце? — Маня подошла к черемухе, протянула руку.

— Я бы не стал его трогать, — сказал Алекс.

Маня отдернула руку и засмеялась.

— Совпадение может кусаться?

— Да, как ни странно.

— Ну, от такой половинчатости крыша едет. Я предпочитаю определенность! — упрямо ответила девушка и коснулась черемухи.

Алекс с интересом наблюдал за нею.

— Хм, обычное полузасохшее деревце, — пробормотала Маня.

Солнце прорвалось сквозь облака и кроны ольхи и сияющим столбом обрушилось в зеленый влажный сумрак чащи, блеснуло стекло, металлическая дужка, капли родниковой воды на черных усах, в густой бороде, Алекс отклонил голову.

— Камни-то разноцветные! — воскликнула Маня.

— Ага.

— Улетное местечко.

— Я бы сказал: сквозняк.