Иван-да-марья

А дальше, склоняясь, войдя в рожь, серпами жали бабы. Начали-то они, видно, на восходе, когда брат был еще в поезде, а мы спали, и, видимо, хорошо потрудились. По снопам видно было, какое тут тяжелое и доброе зерно, и уже снопов положено много, а тут же, у кустов, ребенок в тени сучил голенькими ножками на маленьком одеяле, и стояли крынки, покрытые завернутым в платки хлебом.

— Бог в помощь, — подходя к жницам, сказал брат.

— Спасибо, — ответило сразу несколько голосов.

— Вот и барышни помогать пришли, — распрямившись, сказала одна из них, немолодая, но, видно, веселая.

— А что же, — ответила ей Кира, — дай-ка мне серп. Я тебе помогу.

— Барышня, милая, — ответила та. — Да ты руку серпом порежешь.

— Ну уж нет, — ответила Кира.

— Да дай барышне серп, Агафья, — сказала та, что помоложе. — Пусть бабью работу и она испытает.

А уже все они смотрели на нас и на Киру. Веселая, полная вызова и задора, она передала мне васильки.

— Ну, что же, — сказала тогда пожилая баба, поглядев на своих и протягивая ей серп, — вот он, возьми.

Кира, оставив нас, под смех и замечания взялась помогать, и мои опасения, что у Киры не получится, сменились удивлением. Зоя просто остолбенела, и крестьянки, сначала сделав передышку, смотрели, делая замечания. И мы слышали:

— Смотри-ка, — говорила одна, — правильно захватывает.

— Ну и ну.

— Ай да барышня.

— Вот помощницу-то нашли.

Она, захватывая стебли, подрезала их серпом, клала, потом быстро скрутила свясло и перевязала свяслом сноп. Брат, улыбаясь, смотрел на Киру, он любил быстроту, легкость и во всяком деле сноровку, и он, как потом нам сказал, вначале боявшийся за нее, теперь с удовольствием смотрел, до чего она быстро и ладно жнет. Хороша она была, когда разошлась, чувствовалось, как все ее тело во время работы развеселилось, а две бабы помоложе взялись рядом с нею жать. Мы ею любовались.

— Кира неожиданная, — повторяла сестра, — что я тебе говорила, ты еще не знаешь ее.

— А ты что же не помогаешь? — спросила тут одна из баб Зою. — Вот, бери-ка мой серп.

— А я не умею, — растерянно ответила Зоя, смутилась и растерялась как еще никогда.

— Вот так поработаешь недели две, — говорила баба брату, — ржи накланяешься, и во сне-то потом от солнца да от соломы рябит в глазах, на второй день и не разогнуться.

Кира связала пять снопов, придавив коленом, опоясала скрученным свяслом и оторвалась от работы совершенно счастливая. Распрямившись и отдав бабе серп, она стояла вся раскрытая, свободная, большеротая, как сестра потом говорила, ну, совершенная прелесть и радость, и, откинув волосы знакомым движением — тыльной стороной руки, посмотрела на нас.

Я опять пожалел, что она не надела малороссийского платья. Я хотел, чтобы брат ее увидел с кораллами — такой, какой я увидел ее тогда у крыльца. Казалось, она могла тут с бабами так и остаться и с ними все поле дожать. И надо было видеть, какой радостью блеснули ее глаза, когда они ее похвалили.

— Ну, спасибо, вот и я передохнула, — сказала баба, — а то ведь за утро умаялась.

Тут из-за кустов вывернулась босая девчонка в едва доходящем до колен выгоревшем розовом платье, которая, как оказалось, пряталась за нами и все видела.

— Ах, это ты! — воскликнула Кира и бросилась к ней, а та отбежала.

— Я, — она застеснялась.

— Чего же ты тогда в бору испугалась? Иди-ка сюда.

— Да не бойся, — сказали бабы, но она ускользнула, вырвалась и отбежала в сторону.

— Совсем дикая, — сказала Зоя.

— Как зовут-то тебя?

— Манька.

— Как нам до хутора добраться? — спросил брат крайнюю женщину.

— Вот тут идет дорожка на хутор к деду, да ее засеяли.

— Дедушка Герасим-то жив?

— Слава Богу, жив, все со своими животинками возится. А вы и его знаете?

— Бывал у него.

— Манька вас доведет. Манька, да куда она запропастилась.

— За меня прячется.

— Манька, ты им дорогу покажи.

Она кивнула головой.

— Спасибо, барышня, что нам помогла.

Девчонка быстренько повела нас на хутор, все время оглядываясь на Киру, а та не переставала задавать вопросы:

— А ты чья?

— Савельева. Ишь ты, сколько набрала цветов.

И вот так, крутясь и вертясь, вприпрыжку, она вела нас, все оглядываясь на Киру и убегая от нее, когда та хотела ее поймать, а отбежав, останавливалась, глядя на нас, задорная, босая, со смеющимися глазами.

Маша сказала:

— Вот он, дедкин хутор.

Перед хутором, где начинались кусты при дороге и посаженные молодые липы, оставив нас, она убежала вперед.

— Ты куда, Маша? — спросила Зоя.

Да только мы ее и видели, она, бросив нас, унеслась, а когда мы подошли к изгороди, то нас уже встретил простоволосый, худенький, в тяжелой льняной рубахе с подбоем на груди и плечах и в таких же портках, босой, обстриженный клоками и похожий на подростка старик.

— Здравствуй, дедушка Герасим, — сказал ему брат.

— Здравствуйте, други мои, здравствуйте, ваше благородие, гости дорогие, — кланяясь, ответил брату старик.

Около деда, взяв его за рукав, девчонка незаметно толкала его и что-то шептала.

«Дедка», — говорила ему Маша.

Глаза его весело смотрели на брата и на нас из-под легоньких бровей.