Иван-Дурак

— Не могу, я ей обещала. Насчет машины я ей передам. И знаешь еще что… Не денег она от тебя ждет, а чего-то другого. Как раз никак не связанного с материальными ценностями. Какого-то поступка. Выбора. Я сама ничего толком не знаю, догадываюсь только, интуиция мне подсказывает. Что-то вроде алых парусов для Ассоли. Что-то такое, что показало бы ей, что она для тебя дороже денег. Даже не просто она, а вообще человек, личность ценнее, чем любые дензнаки. Она все смеялась, говорила, что тебе давно бы пора произвести внутреннюю маленькую революцию по освобождению себя от власти денег. Не знаю, если тебе и в самом деле дорога Анечка, если ты действительно хочешь ее вернуть, может, эта информация тебе и поможет. А вдруг она поможет тебе независимо от того, хочешь ты вернуть Анечку или нет… Ты мне звони, если будет такая необходимость. Ты очень хороший человек. Может быть, только немного запутавшийся. Да все мы такие, что уж говорить. — Елена Васильевна тихо засмеялась…

После разговора с тещей Ивану почему-то стало легче — предполагаемый враг оказался союзником. Да и вообще приятно, когда тебя хвалят. Душевная женщина, очень душевная. Может, и зря он на малолетках-то зациклился — взрослые женщины — они мудрее, они лучше тебя понимают, меньше глупостей совершают и легче прощают твои глупости. Иван позвонил и своей матери, все ей рассказал. Мать даже не удивилась, жестко сказала:

— Ты не замечал очевидного — все к тому и шло: Аня чувствовала себя очень одинокой и совсем не нужной тебе, а ты даже не потрудился развеять эти сомнения. Еще она ребенка хотела, а ты от нее деньгами да подарками откупался. А ей все эти бриллианты и не нужны были вовсе. Она бы самое дорогое свое кольцо с радостью бы обменяла на два часа простого разговора с тобой, только чтобы ты на телефон не отвлекался. Вот так-то. У вас любовный треугольник. Классический. Она любит тебя, а ты любишь деньги и совсем не любишь ее. Конечно, бедная девочка не выдержала и сбежала. Она ждет одного, а ты даешь ей совсем другое. К тому же, Анечка ведь очень умненькая и амбициозная девушка, думаешь, ей легко быть всего лишь твоей тенью? Всего лишь твоей женой?

— Всего лишь?

— Всего лишь, Ваня, всего лишь! Что это за почетное звание — жена такого-то?

— Да на протяжении веков этого звания для женщины было вполне достаточно.

— Бог мой, мы же не в средневековье живем! Не при Домострое! Времена изменились, женщины изменились! Ты совершенно не знал свою жену. Совершенно. Как так можно, я не понимаю? Она что у тебя там, в качестве декорации что ли жила, предмета интерьера? Ты, похоже, обращал на нее внимания не больше, чем на шкаф в прихожей. Пардон, в холле, теперь у вас так это называется?

— Мама, ну ты прямым текстом скажи, что во всем виноват только я, и добей меня окончательно!

— Не сгущай краски… Кстати, о красках! Александр Васильевич говорит, что лучшее лекарство от душевных невзгод — лист бумаги, кисти и краски. Живопись дает ощущение гармонии с собой и с окружающим миром.

— Мама! Не начинай! Живопись не для меня!

— Как знаешь. — Мать, похоже, надулась. Помолчала и продолжила, — она вернется, Ваня. А если даже и не вернется, жизнь все равно продолжается. Соверши какой-нибудь подвиг ради нее. Ах, как бы мне хотелось, чтобы Александр Васильевич совершил какой-нибудь подвиг ради меня! Например, посуду помыл. Но нет ведь! Не моет, зараза!

— Мама, какая же ты у меня романтическая старушка. — Иван рассмеялся.

Как же было неуютно спать в пустой постели. Хоть бы Петр Вениаминович, что ли, явился со своей вонючей сигарой. Может, что и присоветовал бы. Так ведь нет, как обычно — нужен он, а нет его. Утром Иван отправился на работу — предаваться главной страсти своей жизни — зарабатыванию денег. Этот процесс его успокаивал и наполнял смыслом существование. Хотя… сейчас он уже начал сомневаться, что в этом есть хоть какой-то смысл.

Глава двадцать восьмая