Иван-Дурак

— Браво! — вскричал Петр Вениаминович. Взор его запылал неподдельным огнем восторга. Он даже воспроизвел что-то вроде аплодисментов, легонечко ударяя сигарой о бокал. — Браво, юноша! Сколько патетики! Это слова не мальчика, но мужа! Презреть презренный металл, пардон за каламбур, ради высокого искусства, ради того, что раньше вы считали пустой забавой, шалостями для детей и пенсионеров. Боже, теперь вы готовы возложить на алтарь искусства все, что раньше составляло для вас смысл жизни! Я восхищен! — Петр Вениаминович приложился к вину, придал лицу участливое выражение. — Но позвольте спросить, а на что вы намерены жить? Вы что же, настолько самоуверенны, что надеетесь зарабатывать живописью? Осмелюсь высказать сомнения, что у вас это получится, по крайней мере, в ближайшее время. Иван Сергеевич, что вы так загрустили, закручинились? Думаете сейчас наверняка: «Конечно, художника каждый может обидеть, что же это он сейчас утверждает, что я бездарь какой-то». Так ведь, Иван Сергеевич? Да, люди искусства весьма чувствительные и ранимые, это общеизвестно. Вот и вы, всего месяц, как не занимаетесь бизнесом, а уже каким сентиментальным стали. Чудеса, да и только! Спешу вас успокоить, талант у вас определенно имеется. Могу даже вас уверить, что большой талант, однако вспомните, вы же образованнейший человек, сколько гениев от живописи погибло в нищете и безвестности. Вы к этому готовы? Готовы вы принести такую жертву во имя искусства?

Иван помрачнел. Хотел было выкрикнуть с юношеской горячностью: «Да, я на все готов!», но не выкрикнул — он задумался. Была в нем такая привычка, сложившаяся за годы его предпринимательской деятельности — просчитывать все на несколько ходов вперед. Тут же припомнил имена успешных художников, которые стали богатыми и знаменитыми еще при жизни. Пожалуй, что и в современной Москве таких довольно. Пусть талант некоторых из них и вызывает некоторые сомнения, но все остальные атрибуты успешности имеют место. Но у них уже есть имя. Они уже являют собой бренды. А что он, Иван? Кто о нем знает? Ему имя еще придется создавать. Как это сделать без денег и без связей? Решимость Ивана угасла. Очевидно, это слишком явственно отразилось на его лице, поскольку Петр Вениаминович задорно расхохотался:

— Что, мысленно распрощались со своими любимыми костюмчиками от Брионии, с большой квартирой в центре Москвы, которую вам тяжеловато будет содержать, когда станете нищим художником, с путешествиями? Матушка ваша опять же привыкла уже ни в чем себе не отказывать. Вы и ее успели приобщить к миру если не роскоши, то достатка. Она, кстати говоря, во второй половине сентября мечтает податься в Париж, ибо у нее, как и у большинства наших соотечественниц, имеются некие романтические грезы относительно этого города. Думаю, не вызывает сомнений, что милейшая ваша матушка не сможет уже жить, как большинство пенсионеров, довольствуясь малой подачкой от государства и огородом в качестве смысла бытия, то есть смочь-то она сможет — все-таки дама старой закалки, смирится, но вот удовольствие от такого существования получать уже вряд ли сможет.

— Что же за человек-то вы такой? — спросил Иван укоризненно. — Я все больше убеждаюсь, что вы самый настоящий садист! Какое бы решение я не принял, вы все подвергаете сомнению, вы всегда разворачиваете меня на сто восемьдесят градусов. Вы понимаете, что это невыносимо для меня? Невыносимо!

Петр Вениаминович блаженно затянулся сигарой, отпил вина, закрыл глаза, выдержал паузу, во время которой Иван беспокойно ерзал а своем гамаке, потом промолвил:

— Я, юноша, не человек, я всего лишь герой ваших сновидений. Откровенно говоря, я затрудняюсь ответить, может ли эфемерная субстанция вроде меня быть садистом. Лично я считаю себя милейшим существом, да и в уставе нашей конторы прописано, что мы должны помогать людям, а я довольно законопослушный господин.

— То есть изводить меня — это, по-вашему, помощь? Странные у вас представления о помощи.

— Как вы уже, надеюсь, успели заметить, юноша, мир не так уж и просто устроен: добро может обернуться злом, а зло, напротив, добром. — Петр Вениаминович придал лицу задумчивое выражение. — Пожалуй, я соглашусь с вами, мой стиль общения несколько напоминает садистский, но ведь вы не можете знать истинных мотивов моего поведения, и тем более вам не дано знать, к чему все это может привести.

— Петр Вениаминович, вы утомили меня своими ребусами. Чего вы все-таки от меня хотите?

— Иван Сергеевич, это совершенно не важно, чего от вас хочу я, важно, чего вы сами от себя хотите! Вот это действительно важно. И вот еще что! Нельзя предавать свою мечту, а вы, помнится, грезили о белом домике у моря, и не о съемной вилле какой-нибудь, а о собственном домике. — Петр Вениаминович еще раз с благостной полуулыбкой на лице затянулся сигарой, отхлебнул вина и исчез.

Когда Иван проснулся, обнаружил на столике бокал, полный красного вина. На белой глади стола играли рубиновые блики.

Глава тридцатая