Иван Ефремов. Издание 2-е, дополненное

Практическое значение «Каталога» увеличила инструкция для поисков наземных позвоночных в континентальных отложениях: как и где искать, как производить раскопки, какие наблюдения за тафономией местонахождения особенно важны.

В 1954 году с научного Олимпа подул ветер перемен. В письме И. И. Пузанову, своему одесскому коллеге и доброму старшему другу, Ефремов пишет: «У нас в биологии назревает команда “к расчету стройся”. Наверху стали кое-что понимать, хотя и вряд ли осознали до конца, в какую бездну впихнули нашу биологию научные проходимцы и титулованные проститутки из АН. Пока будут срочные перевыборы Бюро отделения и разбор физиологических дел. К чему всё это приведёт – неясно, во всяком случае, сразу крутого перелома не будет, но всё же есть сдвиги, и на том хоть спасибо»[204].

Перевыборы Бюро Биоотделения состоялись, но переломить тенденцию последних полутора десятков лет было не так просто. Продолжаются разговоры о переводе ПИНа в Геоотделение, и Ефремов продолжал отстаивать биологическую сущность палеонтологии.

Из цепких московских буден Иван Антонович стремился туда, где последние годы чувствовал себя так легко и свободно. Сухая, напоённая солнцем земля Крыма была так похожа на его любимую Грецию. Но врачи в этом году не только запретили ему водить машину, но и настоятельно не рекомендовали менять климат, уезжать из средней полосы.

Весной, в мае, в Коктебель смогла съездить только Елена Дометьевна, и то не просто ради отдыха, а ради выздоровления после сильнейшего бронхита. Лето она собиралась пробыть в Москве: Аллан заканчивал школу и должен был держать конкурс в МГУ, на геологический факультет.

Отпуск Ивану Антоновичу пришлось провести на Карельском перешейке. Досаждали комары и дожди. Но была возможность часто ездить в Ленинград, встречаться со старыми друзьями.

Алексей Петрович Быстров обычно пребывал в тяжёлом настроении. Его природная угрюмость была усилена развивающейся базедовой болезнью. У Ивана Антоновича сейчас энергии на то, чтобы без конца убеждать друга в его важности для науки, оставалось не так уж и много. Их дружба по-прежнему была крепка, однако она окрасилась в лирические тона.

С большим удовольствием он приезжал на Геслеровский (ныне Чкаловский) проспект. Там, в двухэтажном кооперативном особнячке, окружённом небольшим садом и деревянным забором, проживала Ирина Владимировна Вальтер, та самая художница, которая своими норвежскими рисунками подарила ему идею рассказа «Последний марсель». Её мужем был Юрий Петрович Маслаковец, доктор физико-математических наук и сотрудник Института Иоффе. В этом же доме, похожем на старинную городскую усадьбу, жила ещё одна семья – Алла Петровна Маслаковец, сестра Юрия Петровича, пианистка, преподаватель консерватории, и её муж Василий Васильевич Григорьев, инженер Ленгипротранса.

В этом весёлом, жизнелюбивом семействе мужчины были страстными охотниками и держали собак. Постоянное сочетание искусств – живописи и музыки – и точных наук насыщало атмосферу радостью познания. Иван Антонович казался особенно массивным, когда он усаживался в столовой на низком диванчике. Его окружали весёлый смех и добрые шутки, которые он так любил.

1955 год приносит Ефремову резкое обострение болезни сердца. Врачи говорили, что виной всему странный вирус, подхваченный палеонтологом в одной из экспедиций. Один старый врач распознал средиземноморскую лихорадку – периодическую болезнь, которая носит ещё название еврейской или армянской лихорадки и встречается крайне редко. Приступы на протяжении всей жизни бывают внезапными и чрезвычайно болезненными. Сначала непродолжительные, они становятся чаще и длительнее.

Тася, о которой речь впереди, почти не отходила от Ивана Антоновича, будучи не только его секретарём, но и няней, и медсестрой.

После прохождения Ефремовым медицинской комиссии – неизбежный уход на временную инвалидность. Это не уход из палеонтологии, не прощание с институтом и музеем, которым отдано так много лет жизни. Это просто передышка… Он вспоминал болезнь, которая сразила его весной 1942 года в Свердловске. Тогда он начал писать. Литература стала его спасительницей.

…Над жёлтыми холмами Коктебеля, над лазурным морем стояло мягкое сентябрьское солнце. С виноградников доносился терпкий, отчётливый запах спелых гроздьев. Волны не спеша накатывали на излучину берега, заставляя блестеть подсыхающие камешки, среди которых Иван Антонович выискивал прозрачные халцедоны (такие же, как в Гоби) и апельсиновые сердолики (как в Средней Азии, он описал их в рассказе «Обсерватория Нур-и-Дешт»). Вечерами солнце опускалось за причудливые выступы Кара-Дага, и скалы на фоне заката становились густо-синими, а затем чеканно чернели и растворялись в наступавшей темноте.