Иван Ефремов

Микаэла, подробно расспросив Ефремова о его болезни, тут же провела сеанс лечения путём наложения рук. (Врач через несколько дней отметил, что кардиограмма Ивана Антоновича неожиданно улучшилась.) Микаэла хотела приехать в страну в будущем году, чтобы провести ещё несколько сеансов: она была уверена, что сможет победить болезнь до конца. Без сомнения, она обладала большими экстрасенсорными способностями. Рассказывала, как она вместе с женщинами африканских племён участвовала в ритуальных танцах, быстро ловя нужный ритм и впадая в состояние транса.

Эта женщина — сама жизнерадостность, и удивительно было знать, что она в свой приёмный день — субботу — принимала и лечила порой до 130 человек! У неё в доме были устроены кабинет, регистратура, и по субботам дом походил на настоящую клинику. Излечение наложением рук — факт, пока не исследованный академической наукой, тема для фантастических рассказов и научных гипотез, которые мог бы выдвинуть доктор Гирин.

О подобных случаях Ефремов писал в одной из статей: «Лишь малая часть замеченных явлений, фактов, намёков природы разрабатывается методически и планомерно научными исследованиями. Гораздо большее число пока лежит втуне, может быть, храня в себе возможность самых заманчивых взлётов науки. Привлечение внимания к этим или ещё не использованным, или забытым возможностям — одна из наиболее серьёзных задач научно-фантастической литературы».[315]

Ефремов и Микаэла договорились о дне и часе заочного сеанса: в одно время он и она будут направлять мысли друг к другу. Эффект необычного лечения действительно был ощутимым, хотя и непродолжительным. Может быть, если бы Микаэле удалось приехать в СССР хотя бы на несколько дней…

Как жаль, что в Советском Союзе не знали фильмов Армана и Микаэлы Денис! Лишь однажды в передаче «В мире животных» показали небольшой отрывок.

Ивану Антоновичу так хотелось сделать Микаэле приятный подарок! Вместе с полным признания письмом Ефремовы послали ей пластинки с музыкой Чайковского, которые она полюбила слушать в саду, за чайным столом, возле пруда с золотыми рыбками и лилиями, обрамлённого деревьями с кормушками для птиц.

Иван Антонович с Тасей вернулись на дачу.

Они недолго оставались одни.

Иван Антонович уже давно искал хорошего художника: он мечтал о портрете Таси, которая была одним из прототипов Симы, Серафимы Металиной в «Лезвии бритвы». И вот Александра Алексеевна Юферова[316] посоветовала Ефремову поговорить о портрете с Алтаевым, которого звали Серафимом. Редкое имя, особенно в советское время. Какие удивительные совпадения, да не одно, а сразу два: первый настоящий художник, которого встретил Ефремов, был Григорий Иванович Чорос-Гуркин — алтаец.

Серафиму Петровичу было 40 лет. Зрелый мастер и чуткий педагог, он понимал, что важно расположить к себе модель.

Таисия Иосифовна запротестовала против своего портрета: она требовала написать портрет Ефремова. И Серафим Петрович начал работу. Беседуя в свободное время с Мастером, он стремился понять душу Ивана Антоновича, вникнуть в его мир, часто вспоминал мысли, высказанные в романах, известных всем образованным людям страны. Нарисовал выразительный карандашный портрет в профиль.[317]

После ряда набросков пришла идея для большого полотна: писатель в светлом летнем костюме на фоне звёздного неба — и больше ничего: между Мастером и звёздами нет посредников.

Ефремов послушно позировал, прислушивался к просьбам художника. Вглядываясь в черты лица Серафима Петровича, в его точные, лаконичные движения, он думал, что художник мог бы стать героем его рассказа. За его спиной, незримые, но ощущаемые явно, стояли поколения казаков — смельчаков, первопроходцев. Пращур Серафима Петровича, что входил в ватагу Ермака, видимо, неспроста носил уникальную фамилию — Алтаев. Может быть, его отец совершил трудный поход и достиг невиданных ранее мест. От самого Ермака Алтаев получил наказ: собирать в кисет семена деревьев, плоды которых понравятся. Почему именно Алтаев получил такой наказ? Может, отличался он особой сметкой, наблюдательностью и терпением, чтобы дождаться, когда семена созреют.

Когда Иван Грозный простил Ермака и подарил ему шубу со своего плеча, часть казаков осталась в Сибири, а часть вернулась домой, на Дон. Вернувшиеся высаживали в родную землю семена. Так повелось с тех пор, что и в XIX веке, возвратившись из Франции, казаки заботливо ухаживали за лозами привезённого из тёплой Европы винограда, приручая его, приучая к своей земле. Казаки сочетали в себе несоединимые, казалось бы, черты — отважных воинов, тонких наблюдателей-натуралистов и терпеливых земледельцев. Одна из этих черт — наблюдательность — ярко проявилась в потомке, превратив его в художника.

Портрет действительно получился удачным и понравился Ивану Антоновичу. Он вновь вернулся к желанию запечатлеть на полотне жену, и Алтаев остался в Новодарьине, чтобы написать портрет Таисии Иосифовны.

Работа не клеилась.

— При Иване Антоновиче вы одна, а без него — другая, — сетовал Серафим Петрович.