Иван Федоров

Отчетливо подумалось: деньги, вырученные за продажу псалтырей, на исходе. С ними начинать дело нельзя. Скоро он окажется без средств. Тогда останется только продать коней и инструменты, доски и шрифт.

Отчаяние бросило Федорова на колени.

— Владыка! Во имя господа бога молю! Снизойди к речам моим! Погибнет дело богоугодное!

Балабан поднялся со стольца, отступил, крестя Федорова.

— Бог с тобой! Ты пошто так? Зачем? Зачем? Не надо!.. На все воля творца… Не захочет, не допустит… Да… Ладно, скажем… Не допустит… Да…

Он боязливо позвал:

— Игнатий!

Вошел угрюмый дьякон.

— Вот ступай, тебя Игнатий проводит, проводит… Да… Иди с богом. Нету у меня таких денег, нету!.. Иди!

Угрюмый Игнатий тронул Федорова за плечо.

— Слышал, что ль?

Федоров медленно поднялся с коленей, стараясь не показывать увлажнившиеся глаза. Глухо пробормотал:

— Прости, владыка…

Дьякон топал следом за ним до выхода на улицу. Тяжело. Неуступчиво…

Иван Бильдага в следующие дни водил Федорова от одного православного священника к другому, от одного богатого православного купца к другому богатому купцу.

И с каждым днем Федоров приходил все в большее отчаяние. У священников, прознавших об отказе епископа, денег не находилось. Купцов книги удивляли, но никто не хотел давать денег даром.

Иной раз Иван Федоров, измученный скитаниями и напрасными просьбами в других городах, не мог выдержать унижающих разговоров.

На глазах его выступали слезы. Он молил о помощи. Но все было напрасно. Ни духовенство, ни богатые горожане ему не помогли.

Вернувшись после одного из посещений купцов в дом Ивана Бильдаги, Иван Федоров сел во дворе на колоду для рубки дров и, закрыв лицо ладонями, долго молчал.

Сын угрюмо сидел рядом.

— Все людишки подлы! — бубнил он. — Зря ты, отец, отказался от Спасова… Увидел теперь, ради кого живота не щадишь?.. Да кому ты нужен? Кому твои книги нужны?

Иван Бильдага сокрушенно вздыхал, не зная, чем помочь.

Федоров словно очнулся.

— Врешь! — сказал он. — Не могла искра божия в людях погаснуть!.. Не верю!.. Я пойду!

— Да куда еще? — с раздражением и досадой воскликнул сын. — Уже все пороги обил! Смеются вслед!

— Молчи! Я к людям пойду! К христианам! На паперти встану! Буду у вдовиц и сирот на проповедь слова божьего просить! Пусть станет стыдно богатым и знатным за скаредность их!

***

Утром, заметив, что отец чистит кафтан, сапоги, тщательно расчесывает голову и бороду, Ванька осторожно осведомился:

— Далеко ли ныне-то?

— Или ты не слышал? — повысив голос, ответил Иван Федоров. — В церкви. На паперти.

Бильдага и тот растерялся.

— В церкви?

— Куда ж мне еще?

Федоров вынул тщательно завернутый в бумагу и полотно московский Апостол, несколько евангелий, заблудовскую Псалтырь, завернул в новую чистую тряпицу.

— Погоди, Иван, — попросил Бильдага. — Ладно ли получится?

— Или я на разбой собрался?

— Вестимо, не на разбой, да… Как священники-то глянут?..

— Пусты и жалки священники ваши, коли печатанию святых книг не хотят помочь. Пусть говорят, что хотят. Я к людям с чистой душой иду. Ради их же блага… Благослови меня, господи, нужные слова найти!

Иван Федоров вышел из дому и направился к ближней православной церкви Успенья богородицы.

Дождавшись конца обедни, он вышел на паперть, снял шапку, перекрестился и воззвал к вытекающей из церкви толпе прихожан:

— Православные!

Люди задерживались, оборачивались на коренастого человека в синем кафтане, поднявшего над головой тяжелую книгу в кожаном переплете. Те, что еще не вышли из храма, заинтересованные тем, что творится, напирали на идущих впереди. Народ пошел быстрее. Растекался по церковной ограде. Гудели. Не понимали, какая новость ждет…