Иван Грозный

Стремительное развитие конфликта между царем и его думой в 1563-1564 гг. привело к тому, что летописная правка, сохранявшая поначалу некоторую объективность, приобрела крайне тенденциозный характер.

«Сказание о мятеже» представляло Ивана Шуйского главным виновником смуты и перебранки в думе. Надо заметить, что Шуйские вовсе не были участниками заговора князей Старицких.

Обличения царя приобрели новое звучание. Под диктовку Грозного дьяки внесли в летопись сведения о том, что в 1538 г. бояре Шуйские уморили конюшего князя Ивана Овчину, что именно они «ободраша на своем дворе», после чего обезглавили дьяка Федора Мишурина, отправили в ссылку боярина Михаила Тучкова (оба числились душеприказчиками Василия III). Иван IV счел нужным пояснить, что вместе с князем Иваном Михайловичем Шуйским главную роль в перевороте 1542 г. сыграл его сын князь Петр, своевременно прибывший в столицу с отрядом дворян-заговорщиков. В другом случае царь пополнил летопись сведениями о том, что ответственность за мятеж 1543 г. нес не один только князь Андрей Михайлович Шуйский, как значилось в первоначальном тексте летописи, но также его брат Иван Шуйский и Федор Скопин.

В списке бояр, спровоцировавших бунт черни в Москве в 1547 г., первым был назван Федор Скопин. Иван IV помнил о давней вражде между Старицкими и Шуйскими и ни разу не назвал Шуйских в числе участников заговора в пользу князя Владимира.

Предметом обличений Ивана IV стали не только Шуйские, но и прочая суздальская знать. Вина ее заключалась в том, что она занимала господствующие позиции в думе и при дворе. В качестве изменников в приписках Ивана IV фигурируют боярин дворецкий Иван Кубенский-Ярославский с братом Михаилом (1542), князь Юрий Темкин (1547), князь Семен Лобанов и Андрей Катырев Ростовские (1553-1554), князь Федор Палецкий (1543) и Дмитрий Палецкий-Стародубский (1553).

Случайными участниками смут в приписках выглядят бояре Григорий Юрьевич Захарьин и Иван Федоров (1547), Иван Большой Шереметев (1542), Алексей Басманов (1543), Семен Морозов (1553).

Исследователи выражали удивление по поводу обилия имен в царских приписках и вопиющих противоречий в оценке поведения одних и тех же лиц. Так, конюший Иван Федоров упомянут как опальный боярин, чудом избежавший казни (в 1546), и как мятежник (1547), а ниже — как самый верный царю слуга (1553).

Отмеченные противоречия находят объяснение, коль скоро удается выяснить главную тенденцию приписок — намерение царя скомпрометировать не отдельных бояр, а Боярскую думу в целом как извечный очаг смуты и мятежа.

Царские приписки к тексту летописи предвосхитили катастрофу, потрясшую Россию год спустя, когда Грозный решил подорвать влияние коренной русской знати, ограничивавшей его самодержавную власть. Стало очевидно, что в думе самыми опасными противниками были не родня и сторонники князя Владимира, а их противники — покоритель Казани Александр Горбатый-Суздальский и его единокровная братия.

Нет нужды считать редакторскую правку в лицевых сводах автографами Ивана IV.

Представить царя в роли писца-справщика, тщательно выверявшего буквенные описки, пропуски слов, мелкие стилистические несуразности, совершенно невозможно.

Вековые традиции воспрещали московским государям брать в руки перо даже для скрепления собственных указов, писем и завещаний. Работая над летописью, Иван IV едва ли нарушил этот запрет. Ему достаточно было определить общее направление работы, в наиболее ответственных случаях продиктовать необходимый текст.

Приказные люди, хорошо владевшие пером, всегда были к его услугам. Можно ли определить их по именам? Сделать это с достаточной степенью вероятности пока никому не удалось. Исследователи полагают, что в составлении «Сказания о мятеже» и аналогичной приписки о суде над князем Семеном Ростовским участвовал дьяк Иван Висковатый. Однако такая атрибуция не согласуется с датировкой двух названных приписок. Если верно то, что приписка в Синодальной летописи появилась в разгар суда над Старицкими летом 1563 г., то Висковатый никак не мог быть ее автором.

На протяжении года он находился с посольством в Дании и вернулся в Москву только в ноябре 1563 г.

«Сказание о мятеже» выставляло поведение Висковатого в самом выгодном свете. Но это обстоятельство все же не доказывает его участия в составлении «Сказания».

Похвала в адрес дьяка могла исходить от его подчиненных. В одной из наших работ опубликованы фотокопии автографа И. М. Висковатого (его подписи на соборном приговоре 1566 г.) и приписок на полях Царственной книги. Графологический анализ не подтверждает предположения о том, что записи на полях Царственной книги принадлежали непосредственно Вискова-тому. Дьяк обладал более тонким и изящным почерком, нежели лицо, исправлявшее летопись. Помощников Ивана IV по исправлению летописей едва ли следует искать среди самых знаменитых «бюрократов» того времени, перегруженных делами текущего управления. Скорее всего ему помогали «книжники» из его окружения, склонные к литературным трудам.