Иван Грозный

— Не можно тому быть, государь: больно охочи князь-бояре до власти!

Со двора глухо донеслись говор и смех.

Грозный поглядел мельком в цветное оконце.

На кругу подвыпивший Иван-царевич отплясывал русскую. Шуты и шутихи, кривляясь, орали непотребные песни.

В стороне, разморенно прижимаясь к Катыреву, стоял царевич Фёдор.

У его ног, в изодранном сарафане, простоволосая и покорная, свернулась комочком Фатьма.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Иоанн снял опалу с немногих оставшихся в живых бояр.

Решив временно примириться с «землёй», он изо всех сил пытался показать, что навсегда покончил с опричниной.

Первым вернулся в свою вотчину разорённый Щенятев. В губе его встретили все приказные и духовенство.

В поношенной шубёнке и истоптанных сапогах князь держался на коне так, как будто обрядили его в шутовской наряд и заставили лицедействовать.

Едва добравшись до своей усадьбы, он заперся в хоромах и никого не допустил к себе.

На другой день к нему прискакал гонец из Москвы.

— Жалует тебя государь кафтаном парчовым и соболиного шубою, — торжественно поклонился вестник и положил на лавку тяжёлый узел…

В обновах Щенятев сразу стал неузнаваем. Он ни минуты лишней не засиживался в хоромах и постоянно старался быть у всех на виду.

В воскресенье на княжий двор согнали холопей.

В парчовом кафтане и в шубе, накинутой на плечи, полный тщеславия, вышел боярин к народу.

Спекулатарь щёлкнул кнутом. Людишки повалились наземь, поползли на брюхе к господарю и поочерёдно поцеловали края кафтана и шубы.

— Аль солодко было при худородных? — подмигнул куда-то в пространство Щенятев, дождавшись, пока людишки отползли на середину двора.

Спекулатарь больно хлестнул по спине первого попавшегося холопя.

— К тебе молвь!

Забитый взгляд ввалившихся глаз крестьянина тяжело уставился на боярина.

— Нам, господарь… нам — како пожалуют…

Князь снял кунью шапку и помахал ею в воздухе.

— А жалую яз смердов своих рожью да просом запашным.

Толпа недоверчиво приподняла головы.

— И позабудем отныне о былых невзгодах великих, — горько вздохнул Щенятев. — То Божье было взыскание!

После обедни всем людишкам раздали по десять гривенок зерна и по пять гривенок лука.

Вечером прискакал на коне Прозоровский. Старинные друзья заперлись в трапезной.

— Каково? — хихикнул гость.

Щенятев радостно потёр руки.

— Отменно, Арефьич! Чу-де-са!

И кичливо:

— Како и предрекали мы, тако и подошло: видано ли, чтобы земля Русийская на смердах держалась?!

Он показал пальцем в сторону деревушки.

— Отпущу им зерна под пашню, а даст Господь лето пригожее, сызнов полны будут житницы хлеба. И людишки окрепнут, а с ними и сам возвеличусь.

Прозоровский одобрительно крякнул.

— Допрежь всего хлебушек. На хлебушке вся сила земская!

Они перекинулись ехидными улыбками.

— А срок придёт, — покажем мы и Васильевичу и всем страдниковым отродьям, како без нас господариться!

* * *

Грозный переехал со всем добром своим в отстроенный заново Кремль. В последнее время он чувствовал себя крайне разбитым и почти не поднимался с постели.

В полдень в отцову опочивальню приходил неизменно Иван-царевич и молча усаживался подле оконца.

— Женить бы тебя, Ивашенька, — вздыхал Иоанн. — Внука родил бы ты мне, а себе наследника на стол московской.

— И тако не лихо мне, — отмахивался Иван.

— Почию яз вскоре, сын мой любезной, и не узрю ни снохи, ни первенца твоего.

Он любовно заглядывал в глаза царевичу.

— И весь-то ты ликом и очами в покойную матушку.

— А сказывают люди — в тебя яз, батюшка, и ликом, и норовом.

В дверь просовывалась голова Фёдора. Грозный поджимал презрительно губы.

— Пономарь жалует наш.

И хрипел, грозясь кулаком:

— Схорони ты улыбку свою одержимую!

Фёдор подползал на коленях к постели.

— Твоя воля, батюшка!..

Иван подмигивал лукаво отцу:

— Вот кого бы женить! Авось поумнел бы при бабе.

Конфузливо тупясь, Фёдор скромненько усаживался на край постели.

— Ваша с Ивашенькой воля, батюшка!..

Грозный трапезовал вместе с детьми, Борисом и Вяземским. Тут же за столом рассматривались государственные дела и челобитные.

Царь лениво выслушивал доклады и во всём соглашался с мнением Годунова. Только при разговорах о земщине он несколько оживлялся.

— Не верят? А яз им верю?!

И, зло отставляя от себя блюдце, ругался площадною бранью.

Однажды в беседе Друцкой, превозмогая испуг, шепнул Иоанну:

— Слух бродит недоброй, царь.

Лицо царя вытянулось и посинело.

— Израда?

— Да, государь! Слух бродит, будто умыслил Челяднин на стол твой сести.

Первым желанием Грозного было наброситься на Друцкого и задушить его собственными руками, но он только лязгнул зубами и глубоко вонзил посох в пол между растопыренными ногами опричника.

Всю ночь провалялся без сна Иоанн. Он сам давно уже слабыми намёками дал понять Друцкому, что хочет избавиться от Челяднина, которого ненавидели земские, и знал, что возведённое на окольничего обвинение — нелепая потварь; но, едва услышал о существующем заговоре, как душу смутил рой жестоких сомнений.