Иван Грозный

Часть рудознатцев, золотарей и розмыслов ушла в свои земли, часть вымерла или, заподозренная в израде, гибла в темнице. О приезде же новых нечего было и помышлять: ливонцы не только никого не пропускали в Московию, но и прилагали все силы, чтобы переманить к себе уцелевших.

Языки каждый день докладывали царю через окольничих о злых кознях чужеземцев.

Грозный в бессильной злобе вымещал гнев на близких.

— Продались басурменам! Недолог час, и царя своего предадите.

В Покров день царь узнал, что какие-то люди сожгли привезённую из Польши типографию.

Объезжий голова получил приказ немедленно найти виновных.

Следы привели к монастырю. Заподозренных монахов приволокли в Кремль.

Царь пожелал присутствовать лично на опросе преступников.

Во время пытки один из монахов обернулся вдруг к Алексею Басманову:

— Аль за себя радеешь?!

И, извиваясь от боли, крикнул в лицо Иоанну:

— Нас, малых людишек, изводишь, а не чуешь израды, что змеёй на груди твоей таится.

Грозный тотчас же ушёл из застенка и заперся с Иваном-царевичем в опочивальне.

Притихшие было страхи проснулись с удесятерённою силою.

— Сызнов израда! От младости моей до сего часу, Иваша, таится она у меня за спиной.

Царевич прижался к плечу отца.

— Не томи ты себя думкой чёрною. То мних, может, потварь возвёл на Алексея, чтобы в отместку за пытки тебя душевной пыткой извести.

Царь упрямо затряс головой.

— Ходит! За спиною таится!

Иван раздражённо вскочил.

— Токмо меня баламутишь! Сам-то яз извёлся!

— Извёлся?

— Извёлся!

Иван пытливо поглядел на отца.

— Параскева[213] на сносях, а…

Грозный не дал ему договорить.

— То не кручина. То Богом положенная стать бабья! Пускай ведуньи кручинятся!

Царевич сжал кулаки.

— Прознать бы! Токмо прознать бы, по-Божьи ль она аль по Евдокиину!

Грозный отвернулся к киоту. Взгляд царевича тупо уставился на согнутую спину отца.

— Батюшка!

Царь чуть повернул голову и смущённо поглядел на сына.

Страшное подозрение прокралось в душу Ивана.

— Чудно мне, батюшка, что был ты немалое время велико ласков с моей Евдокией, а под остатние дни не в меру с нею гневен.

— Ты к чему клонишь?!

— К тому же.

И с мольбой:

— Дозволь уйти!

Грозный покорно пропустил сына в сени.

* * *

Скучно и боязно было в опочивальне царю, хоть и полны были сени дозорными и из соседнего терема неумолчно доносился мягкий голос Бориса.

Иоанн поднялся с постели и просунул голову в дверь. Советники торопливо вскочили с лавки. Басманов, стараясь скрыть в застывших глазах ужас, подполз на коленях к царю.

— Недобрые вести, преславной! — тихо выдохнул он, чтобы отвести разговор о себе.

— К добрым-то вестям мы с младости не приобыкли, — с ледяным спокойствием обронил царь.

Годунов стал впереди Басманова.

— Сказывают, преславной, что явился в Диком поле могутный казак-разбойник, по прозвищу Бабак.

— Ну!

— Набрал тот Бабак казаков из Черкас, Канева, Браславля да с Волги и Дона великую силу.

— Ну!

— И со споручники свои, со разбойники, Карпом, Андрушом, Лесуном да Белоусом, не даёт проходу караванам крымских и турских торговых гостей, что с нами торг торгуют.

Царь напряжённо слушал советника. В мозгу то зрели смелые планы, и тогда в глазах вспыхивали гордые искорки уверенности в себе, то вдруг представлялись в воображении разорённые области, несметные басурменовы рати, неуклонно продвигающиеся к украинам, — и снова опускались беспомощно руки, и всё казалось безвозвратно потерянным.

— Князьям уделы верну! — крикнул он неожиданно. — Пускай ведают, за что бьются!

Борис вытаращил глаза:

— Ты ли молвишь тако?

— Молчи!

Посох угрожающе застучался об пол. Жажда действовать, повелевать, так закружиться в работе, чтобы ни на мгновение не чувствовать себя самого, ураганом ворвались в душу Грозного.

— Отныне яз воеводствую! Един!

Он бессмысленно заметался по терему, опрокидывая всё на пути. Какой-то страшный огонь сжигал его и властно подбирался к мутнеющемуся рассудку.

— Коня! Малюту!

И вдруг, беспомощно зашатавшись, замертво упал.

Отлежавшись в постели, Иоанн изумлённо приоткрыл глаза и так поглядел на Басманова, как будто впервые за всю жизнь увидел его.

На землистое лицо легла примирённая улыбка.

— Борис!..

— Что, мой преславной?

— Ты здесь, Борис?

— Подле тебя, мой царь!

Грозный подложил ладонь под щёку и мечтательно уставился в стрельчатое окно.

— Здравья бы мне. Поглазеть, что у меня на Арбате, на улице опришной. Со кречеты да аргамаки позабавиться маненько.

Басманов с пёсьим умилением приподнял голову.

— Будут и кречеты и аргамаки. Дал бы токмо Господь здравия тебе. Незримая усмешка чуть шевельнула усы царя. В глазах засветились лукавые искорки.

— Да что нам сетовать! Зальём мы тугу вином да скоморошьею потехой! — И, вскакивая с постели: — Пир пировать!

* * *

Позднею ночью, оставшись наедине с пьяным Федькой Басмановым, обряженным в сарафан, Грозный нежно спросил:

— Аль и впрямь люб яз тебе?

— Люб, государь! — тупо соображая, заворочал непослушным языком опричник.

— А ежели б израду нашёл, — како бы поступил?

— Своего живота лишусь, государь, а израды не попущу!

Грузно опираясь на посох, царь вышел в соседний терем и поманил за собой Федьку.

— Глазей!