Иван Грозный

Запад посылал в Москву людей разнообразных талантов. Вот генуэзец Чентурионе, фантазер в политике и географии, мечтавший о восстановлении торговых сношений своего родного города с Дальним Востоком через Каспий, Москву, Балтику и Данию; вот Герберштейн, ученый гуманист, сумевший добраться до самых интересных исторических и церковных памятников таинственного восточного царства, ознакомиться с летописями, судебниками и даже религиозной литературой московского общества.

Все они упирались, точно в каменную стену, в твердо выработанные и искусно обставленные предания московской дипломатии. Великий князь с благодарностью принимал посредничество папы при заключении перемирия с Литвой; не забывал никогда своей вечной просьбы присылать ему знатоков рудного и металлического дела, оружейников, врачей, архитекторов, инженеров, художников, но по вопросу, который более всего занимал западноевропейские правительства, — о церковном сближении — он отвечал неизменно сухо и холодно: московский двор остается верен православию и не желает входить в какие-либо переговоры по этому поводу. Прусскому послу Шомбергу в 1517 г. московское правительство заметило с едкой иронией, что он напрасно так старается о чужом деле: настаивая на церковной унии, посол рискует повредить интересам своего же ордена; ведь если папа узнает, что московский государь склонен пойти на соглашение с католиками, то побудит его помириться с Польшей, врагом Пруссии.

Время малолетства Ивана IV — критический момент для московского самодержавия, которое Герберштейну показалось властью, не имеющей себе равной на свете. Если монархия в Москве спаслась от крушения, не потерпела ущерба от «вельмож», на манер Польши, то она в значительной мере обязана была этим своей могущественной союзнице — церкви. И иерархи с какой-то особенной горячностью ринулись в политическую борьбу: князья Шуйские, повидимому рассчитывавшие вытеснить правящий дом Калиты, встретили резкий отпор духовенства; в короткий срок трех лет им удалось свергнуть одного за другим двух митрополитов — Даниила и Иоасафа. Но в результате церковники одержали победу: с 1542 г. начинается митрополитство знаменитого Макария, вышедшего из школы Ивана III (Макарий родился в 1482 г.). Под (его влиянием Иван IV объявлен в 1547 г. совершеннолетним, но вместе с тем поставлен под опеку священника Сильвестра, которая еще на шесть лет (1547–1553 гг.) оставляет в тени не расправившего сваои блестящие дарования будущего Грозного.

Десятилетие 1542–1553 гг. можно с известным основанием назвать эпохой клерикальной политики. Все реформы, все вопросы практической жизни получают направление от высшего духовного авторитета, а сама церковь переживает сильные волнения, решает самые сложные вопросы своего устройства и вероучения. Ученый, мягко умеренный, но вполне консервативный Макарий созывает один за другим соборы, преследующие задачу устранения местных различий, объединения и усиления государственной церкви, тем же путем, каким происходило объединение государства. На соборах 1547 и 1549 гг. было достигнуто объединение русских святых в один национальный свод. В то самое время, как под руководством Макария готовится громадная богословско космологическая энциклопедия, Четьи-Минеи, в 1551 г. происходит Стоглавый собор, похожий многими чертами на одновременно проходивший Тридентский собор, вторая сессия которого приходится на тот же самый 1551 г. Укрепить расшатавшееся здание церкви строгой дисциплиной духовенства и установлением незыблемых обрядов, повлиять возвышением нравов духовенства на быт мирян, охватить церковным воспитанием все общество — вот цели кружка, группировавшегося около Макария и по стремлениям своим близкого к западной католической реформации. В Москве эти на первый взгляд чисто церковные и морально-бытовые реформы преследуют также и цели практической политики: они служат укреплению централизма, авторитета московского самодержавия.

Рядом выступают церковные преобразователи более радикальные, стоящие уже на границе уклонения в ересь, как, например, ученик Максима Грека Аргемий: еще в 1551 г. правительственный кандидат в настоятели Троицкого монастыря, он, уже два года спустя, привлечен по обвинению в слишком свободной критике Писания. Артемий оказывается близко знакомым» с еретиками-рационалистами, которые, в свою очередь, в лице Башкина и Феодосия Косого представляют два оттенка — умеренный и крайний, соответствующие один — протестантизму, другой — унитаризму (отрицание троичности).

2