Иван Грозный

Прогуливаясь по берегу Темзы, оба незаметно вошли в Чарингкросс, деревню между Лондоном и Вестминстером, расположенную на самом изгибе Темзы.

— Давай-ка присядем, парень, отдохнем да Москву вспомним.

Алехин, бывавший и раньше в Англии, указал рукою на скамью около небольшого здания в стороне от дороги.

— Сядем вот здесь, у охотничьей избы, что королус Генрих построил на память о своей женитьбе на Анне Болейн, которую потом он же и казнил.

Алехин рассказал Андрею о лютой борьбе, какую вел Генрих VIII с римским папой и императором германским.

— Всех, не желавших признавать короля в достоинстве главы церкви аглицкой, повелевал он вешать. Многие духовные претерпели сие несчастие, между которыми главнейший был Томас Морус, государственный канцлер. Он написал книгу… В ней он говорил о справедливых законах, о том, что все на земле должно быть общим, говорил о том, что всем надо трудиться… Лорды и богачи ненавидели Моруса… Его обвиняли в измене родине, в союзе с папой. Папу король объявил государственным неприятелем. Томас Морус, человек весьма ученый, умер гордо, с шуткою. Как приблизился он к лобному месту, то сам положил голову на плаху, и, приметя, что длинная борода его свесилась, он попросил палача прибрать бороду, чтобы она осталась невредимою. «Какая тому причина, — спросил его палач, — ты заботишься о бороде, тогда как тебе сейчас отрубят голову?» — «Мне нет в том нужды, — ответил ему Морус, — но ты должен так сделать, чтобы не обвинили тебя, как не разумеющего своего ремесла, ибо тебе велели отрубить мне голову, а не бороду».

Андрей ужаснулся, выслушав повествования Алехина.

— Может ли то быть, чтобы и здесь казнили людей? — сказал он.

— Король Генрих и дочь его королева Мария много сгубили людей понапрасну… При королеве Марии токмо о кострах да виселицах и говорили и прозвали ее Кровавой.

— Чего же ради государя нашего, батюшку Ивана Васильевича, соромят в чужих землях, называя его сыроядцем, душегубом? — воскликнул удивленно Андрей. — И тут, стало быть, без пролития крови не живут…

— Нет такого государства, где бы не проливалась кровь либо за измену, либо за воровство, либо по изветам худых людей… — ответил Алехин.

После этого оба некоторое время сидели в молчаливой задумчивости.

— Эх-ма! — с великой тоской на лице вздохнул Андрей. — Далеко мы заехали. На Кремль теперь хоть бы разок глянуть… на Москву-реку… Отдохнуть бы душой! Не знал я, што тосковать буду.

— Што ж ты! Аль раскаиваешься?

Трудно было ответить на этот вопрос. И любопытство-то разбирало — хотелось побольше увидеть и узнать всего. Очень приятно сознавать, что ты побывал в чужих краях, много видел нового, о чем в Москве и понятия не имеют, но и мысли о Москве, об Охиме, о Пушечном дворе не покидают ни на минуту.

Оживился парень вновь, только когда подошли к знаменитому «Бесподобному дому» с удивительным подъемным мостом. Андрей с любопытством стал рассматривать мост. Мудреное дело: площадка на середине моста поднимается для прохода кораблей в лондонскую гавань Квинхайт. И дом-то построен, как говорят, в голландской земле. В Лондон привезен будто бы частями и здесь собран; и крепили его деревянными гвоздями… Любопытно очень! Рассказать будет о чем в Москве, но тут же опять невольно приходят на память маленькие бревенчатые мосты близ Пушечного двора. Так бы, кажется, и улетел туда.

— Што же ты задумался? Отвечай.

Андрей посмотрел на Алехина с растерянной улыбкой.

— Не жалею я, што батюшки государя волю исполняю, токмо чудно мне… не знаю, как и ответить.

Алехин вздохнул.

— А я бы и не вернулся, пожалуй… Так бы здесь и остался… Опоганили Русь царские приспешники… Малюта, Басманов, Васька Грязный… штоб им пусто было. Бр-р-р. Тьфу!

Алехин сердито замотал головой и с сердцем сплюнул.

— А государя-батюшку Ивана Васильевича любишь ли? — спросил, едва дыша от волнения, Андрей.

— Люблю батюшку государя, как бы отца родного… Мудрый он. И родину люблю… А посему никогда и не покину ее. Пускай на плахе буду, а родине не изменю.

— Когда так — не хули и его слуг. Коли он мудрый, стало быть, они ему надобны, не всуе он их держит и холит, а для пользы. Василь Григорьич — плохой человек, и обиды многие претерпел я от него, да токмо Бог с ним. Лишь бы царю верно служил.

— То-то и оно, што кривдою он служит. Воры они с братом и лгуны.

— Бог правду видит, да не скоро скажет. Я так думаю: худо им будет, накажет их Бог. Как ни хитри, а правды не перехитришь. Мы свое дело должны без кривды делать.

Алехин промолчал. Угрюмо глядел он на реку, где белели парусники и сновали лодки перевозчиков.

Вдоль берегов сквозь мглу тумана выделяются домики — коттеджи в два житья, покрытые красною черепицею. На крышах маленькие чердачки. Около дверей — палисадники. В домиках большие многоцветные итальянские окна. Кое-где большие, с башенками, мрачные, похожие на крепость каменные дома. Слышны крики рабочих, нагружающих на баркасы корабельные снасти.