Иван Грозный и Девлет-Гирей

Но отказ от продолжения политического курса, нацеленного на поглощение татарских «юртов», предполагал переориентацию генерального вектора внешнеполитических усилий Русского государства. И этот вопрос был разрешен Иваном в пользу возобновления экспансии на западном и северо-западном направлениях — там, где она оказалась прерванной в середине 1510-х гг., еще при Василии III, после взятия Смоленска. Взаимосвязь между свертыванием активности в Поле и эскалацией конфликта в Ливонии вполне очевидна. Традиционно в отечественной историографии принято считать, что поворот во внешней политике Ивана IV и последовавшие за ним перемены в политике внутренней связаны с борьбой за власть на московском политическом Олимпе и опалой, наложенной Иваном на членов Избранной Рады, ратовавших за войну с Крымом^{200}. Не касаясь подробно этого вопроса, заслуживающего отдельного исследования^{201}, отметим, что приписывать Избранной Раде планы широкомасштабной экспансии на южном направлении, на наш взгляд, было бы ошибкой. Вряд ли можно считать А. Адашева авантюристом, не понимающим реальных размеров тех трудностей, что предстояло решить московским властям в случае дальнейшего развития наступления на Крым, не говоря уже о возникающих проблемах с освоением Поля. Ведь хорошо известно, что земли в России всегда хватало, но вот рабочих рук — увы, нет! И тут возникает закономерный вопрос — если Адашев собирался заняться колонизацией Поля, где он предполагал взять те самые рабочие руки для освоения новых земель в «польских» уездах? К тому же расположенные в Поле, вне естественных защитных рубежей, новые города и деревни оказывались чрезвычайно уязвимыми для атак со стороны татар. Их защита требовала новых расходов, и чем дальше, тем больше. В этих условиях отказ Ивана от дальнейшего развития экспансии в этом направлении представляется вполне логичным.

Другое дело, если рассматривать, как предлагает, например, отечественный историк М.Ю. Зенченко, активную политику московских властей на крымском направлении во 2-й половине 50-х гг. XVI в. как стремление обезопасить центральные уезды Русского государства. Тогда все встает более или менее на свои места. Ни о какой колонизации речь тогда не шла, а осуществляемые мероприятия были направлены на то, чтобы выстроить надежную систему обороны южной границы в преддверии неизбежного конфликта с Великим княжеством Литовским (напомним, «вечного мира» с Литвой так и не было подписано, а перемирие всего лишь перемирие, краткая передышка перед новой войной).

Нельзя, конечно, исключить и влияния субъективного фактора. Иван, обладавший, судя по всему, весьма эмоциональным и порывистым характером, быстро загорался и столь же быстро мог остыть к какой-либо идее, если она не давала скорого эффекта. Может, его дед, Иван III, с его хладнокровием или отец, Василий III, упорный и настойчивый в достижении поставленной цели, лучше справились бы с этим делом, собрав всю свою волю и все ресурсы своего государства в кулак (и то, учитывая перечисленные выше трудности, это представляется маловероятным), но не Иван IV. Убедившись в том, что война с Крымом затягивается, не принося желаемых результатов, союзники не слишком торопятся втягиваться в этот конфликт, взять на себя часть тяжелеющей год от года ноши, Иван и та часть его советников, что по опыту предыдущих столкновений с Литвой и ливонцами полагали, что с ними воевать будет легче и прибыльнее, чем с неуловимыми крымцами, решили пойти, как им тогда представлялось, по пути наименьшего сопротивления. И в самом деле, Литва и Ливония были ближе, за ними не нужно было ходить за тридевять земель, и сам театр военных действий был хорошо изучен за много лет противостояния. Наконец, там можно было взять и более богатую добычу, а для небогатых русских дворян и детей боярских, не говоря уже о вассальных татарах, этот мотив был отнюдь не последним в ходе ведения войны. Война же с Крымом не обещала скорых и быстрых прибытков, а расходы выглядели просто устрашающими. Видимо, именно так следует толковать фразу Ивана из первого послания к Андрею Курбскому: «Что же убо и ваша победа, яже Днепром и Доном? Колико убо злая истощания и пагуба християном содеяшеся (выделено мной. — Я.В.), соиротивным же не малыя досады! О Иване же Шереметеве что изглаголати? Еже по вашему злосоветию, и не по нашему хотению, случися такая пагуба православному християньству (получается, что это по совету Адашева, Курбского и их единомышленников состоялся трагичный «Польской поход». — П.В.) …».^{202}