Иван Грозный. Книга 1. Москва в походе

– Они норовят сунуть других за себя воевать, – сказал все тот же эст, доедая уху. – И в железо вечно прячутся... своей крови боятся, на чужую не нарадуются.

– Стало быть, кони чужие, только кнут свой. Домовито, нечего сказать, – усмехнулся Андрейка.

– И-их, и каких только людей на свете нет! – вздохнул Мелентий. – Вот только не встречал я таких, чтоб кого-либо за себя есть просили... Всякая тварь норовит, чтоб в свой рот, а не в чужой...

– Зато бывает так – в свой получше, а в чужой похуже. Я на лед послов пошлю, а на мед сам пойду. Бывает!

Все охотно с этим согласились.

– Есть, есть такие-то и среди нашего брата... – презрительно сплюнул в сторону Герасим. – Што им мать-отчизна? Было бы самим всего вдоволь... Не товарищи они нам! Те же враги!

– Таких кистенем крестить, что только себе... – сказал, сдвинув брови, появившийся Кречет. – Это самые последние твари! Дармоеды! Чужеядцы!

Андрейка хмуро посмотрел в его сторону, ибо давно уж приметил, что именно он, Кречет, все норовит только для себя урвать. «Уж кто бы говорил, только бы не ты!»

Разговор затянулся до полуночи.

Огонь в костре угасал. В безветренном воздухе синими струйками исходил дымок от тлеющих углей. Помолившись, ратники легли спать. Устроили на ночлег и эстов.

XI

В русском войске вошло в обыкновение, – выйдя из шатра, после сна, смотреть в сторону Нарвы. В это солнечное весеннее утро страстной субботы ратники увидели множество людей, открыто стоявших на стенах крепости и размахивавших белыми знаменами.

Вслед за тем и на ивангородских колокольнях заколыхались такие же длинные белые полотнища.

Герасим и Андрейка рты разинули от удивления. Старый воин, оправлявший коня, молвил сурово:

– Мира просят, – и добавил: – Уж не впервой... Да как им верить! Согласия нет у них. Кабы я был воеводою, силою взял бы мир. Тпру! Н-но!

Старый воин вскочил на коня, перекрестился и тихой поступью поехал к воеводскому двору.

Андрейка и Герасим переглянулись.

– Ужели мир?!

– Куды тут! Круто взяли! Не выпрямишь!..

– И я тож думаю. Попусту, что ль, мы их земли с нарядом объехали. Царь не ради забавы наготовил огненных орехов!

– Глянь, глянь, Андрейка! Через реку-то лодка с их стороны плывет... Люди, гляди! И все машут, машут... Чьи такие?

Парни отбежали от шалаша, приблизились к берегу. В лодке пятеро: четверо мужчин, одна женщина. В руке у нее шест, на нем белое полотнище с крестом.

– Ого! Здорово! – весело вскрикнул Герасим и помчался по отлогому берегу вниз, туда, где должна была причалить лодка.

Со всех сторон из крепости по берегу бежали люди.

Окруженные ратниками, у крепостных ворот появились Куракин и Басманов. Они стали дожидаться нарвских послов у ворот.

Высокий, в дорогой серебряной кольчуге и красных сафьяновых сапогах, важный, сановитый, хмуро взглянул Куракин на послов.

Они назвались: Иоахим Крумгаузен и Арндт фон Деден.

Провожатыми их были два простых горожанина: купец Бертольд Вестерман, с ним девушка – его дочь Генриетта; другой – купец Вейсман.

Крумгаузен сказал:

– Бьем челом от имени всего города, чтоб государь нас пожаловал! Пусть государь возьмет нас на свое имя! Мы не стоим за нашего фогта. Он стрелял – мы не могли его унять. Он воровал на свою голову. Мы отстаем от мейстера и всей Ливонской земли. Мы хотим ехать к государю. Купец Вейсман останется заложником.

Андрейка и Герасим находились в толпе ратников, около воевод и послов.

– Добро, Яким, добро Захар! – сказал Куракин, знавший ратманов и раньше, по Москве. – Обождите в воеводской избе, дело не простое – обсудим сообща, как тому быть надлежит.

Куракин приказал проводить немцев в воеводскую избу. Вестерману с дочерью воевода разрешил поместиться в доме наместника. Поставил около них стражу...

В пасхальную ночь буйно трезвонили колокола; народ толпами бродил по площади и по улицами; шепот, улыбки... Весенний воздух, гордость могуществом родного государства поднимали в людях бодрое, полное веры в победу настроение.

Никто не опасался теперь спокойно ходить на воле.

Воеводы строго-настрого запретили хмельное, а попы – греховное. Но как не согрешить? Конь о четырех ногах, да и тот спотыкается. И почему-то в святую ночь будто сам воздух наполнен соблазнами, да и девушки смотрят не как всегда. Иной раз кровь в голову ударяет от их ласкового взгляда. Хочется смеяться, хочется счастья! Казалось, сама земля дымится греховной, плотской радостью. Война – войной, а любовь... Никакая сила не одолеет ее!

Церкви всех вместить не могут – не зазорно провести время под колокольный звон в вишневых садах на берегу. А эта самая немка, Генриетта, не девка, а небесное какое-то явление. Ресницы ее бархату подобны... Тонка и пуглива, как козочка. А глаза?! Андрейка стал подбивать Герасима пойти к дому наместника, посмотреть, – может, она не спит, и они ее увидят.

Герасим расхохотался:

– Еще ребро у тебя не поджило, а уж ты...

– Мне што!.. – развел руками Андрейка. – Я так... Ради тебя... Мне теперь не до этого.

И хотя Герасим ему не поверил, решили идти.