Иван Грозный (Книга 1, Москва в походе)

- Не унимается... хочет с царем говорить... Теперь о ногайской орде. Новое задумал. С Литвой и Польшей свары боится. Не хочет. А я буду стоять в стороне. Не вмешиваться до поры до времени. Не перечить царю. Приказы его исполнять без прекословия.

Долго беседовали Сильвестр и Адашев о том, какие последствия для бояр и дворян будет иметь эта страшная война; Сильвестр высказал большое беспокойство за Новгород. Война может опять противопоставить Новгород Москве, навлечь царский гнев на тамошнее купечество, поссорить Новгород с исконными друзьями его - лифляндцами и шведами. "Да минует нас чаша сия!" - вздохнул Сильвестр.

Перед уходом Адашев сказал:

- Об одном еще хотел я тебе доложить. Приключилось неладное. Беда случилась с Владимиром Андреевичем! Стража его перехватила вчера доносчиков, беглых мужиков из колычевской вотчины, не хотят допустить их до царя, а Васька Грязной отбил их... Государю все станет известно. Он и так косится на колычевский род. Жалко и князя Владимира... И без того уж он в опале... А эти щенки, льстецы - Грязные, Басмановы, Вешняковы, Субботины, Вяземские, Кусковы, имя же им легион, - только того и ждут, чтоб распалить сердце царево против брата Владимира... Грязной - чистый разбойник... И в вотчину к Колычеву неспроста ездил... Подтачивает, как червь, боярский сан.

- Сия новоявленная орда дворян вся такая. Своею дерзкой удалью они неспроста тешат царя. Попомню. За Колычева постоять надо... И без того много зла кругом! Почто губить человека? Лиха беда одному поддаться, как навалится горе и на другого, и на третьего. Положим конец злобе, Алексей! Образумим царя! Изводить надо доносчиков втихомолку, без шума.

Перед расставанием Сильвестр и Адашев снова облобызались.

В покоях князя Владимира Андреевича Старицкого, двоюродного брата Ивана, полумрак. Неугасимая лампада едва теплится перед большим образом Нерукотворного спаса.

- И кто такие думные дворяне? - уныло, скрипуче звучит голос Евфросинии, матери князя. Она совсем утонула в глубоком кресле.

Около образов, из сумрака, выступает хилое лицо самого князя. Оно бледно, глаза блестят, кажутся лихорадочными, больными.

- Такова воля его милости, Ивана Васильевича... Он ввел в Боярскую думу дворян и дьяков.

- Робок ты, Владимир, робок! - вздохнула княгиня Евфросиния. Остановил бы его... Обида всем от него. Охрабрись!

- Был я храбр по твоему наущению в дни иоанновой болезни... собирал бояр и детей боярских на своем дворе, денег немало роздал им, а потом... присягнули не мне, а царевичу Дмитрию... И я перед царем остался посрамленным, виноватым... Надругался над общею скорбью, слушая вас, и теперь нет веры мне... Дворяне в ту пору оказались честнее нас, честнее бояр... И теперь сильнее они, а не мы. Во все кремлевские щели набились худородные, будто тараканы... И вот в Боярскую думу влезли и там теперь сидят, как и мы. Такова царская воля... Что поделаешь! Сами мы виноваты.

- Гибнем! Слыханное ли дело, чтоб дворяне сидели в думе? - крикнула рассерженная княгиня. - Креста на них нет... Святую древность, старину дедовскую попирают они своими сапожищами... Что им старина? Что им благородство предков? Из ничтожества явились они! Кто их отцы? Кто их деды? Псарями и то недостойны были у нас служить!

Голос Евфросинии постепенно превращался в громкий, озлобленный крик, пугавший самого князя.

- Тише! - шептал он, махая на мать руками. - Тише! Погубите нас! Остановитесь!

- Трус! - прошипела старуха, утонув еще глубже в кресле. - Хоть бы король образумил этого беса!

- Король? - громко усмехнулся князь Владимир. - Вок князь Ростовский Сема хотел сбежать в Литву с братьями и племянниками... Продался Августу, открыл ему все государевы тайны, все выдал, что знал, чернил Ивана и Русь, сидя в Москве, отослал в Польшу своего ближнего - князя Никиту Лопату-Ростовского, - все делал для короля, а что после? Сами же бояре за измену приговорили его к казни... А государь, красуясь добротой пожалел его, простил, отменил казнь. Вечный позор Семке, и только! Вот тебе и король. Опасно надеяться на Литву.

Тяжело вздохнула старуха-княгиня.

- Э-эх, как вы все близоруки! Не верю я доброте его! Хитрит он! Для показа все это. Оставляет врагов живьем для сыску же! А тебя боится. Знаю, боится!

- Чего бояться меня? - тихо засмеялся Владимир Андреевич. - У меня токмо сотня воинов, у него - все русское войско.

- У тебя друзья - все царские советники и воеводы. О тебе богу молятся и бояре, и священство, и черный люд; заволжские старцы, сам Вассиан за тебя, Ивана проклинает... Князь Курбский за тебя, вместе с нестяжателями* заодно. Многие князья за тебя, а за него кучка ласкателей бояр, вроде Воротынского и Мстиславского, и толпа холопов - дворянская голь, подобная перебежавшему от нас к нему Ваське Грязному... да еще митрополит Макарий, выживший из ума дед...

_______________

* Н е с т я ж а т е л и - последователи старца Нила Сорского,

восставали против монастырского землевладения и всякого иного

обогащения церкви.

- И все-таки, матушка, их много больше... И народ его больше знает, нежели меня.