Иван Грозный. Книга 3. Невская твердыня

– Полно, государь... – почти шепотом произнесла она.

Лицо ее теперь показалось царю совсем детским, как у малолетней девочки.

Заплакал новорожденный. Царица в беспокойстве зашевелилась, пытаясь поднять голову.

– Что с тобой, государыня?! Лежи спокойно... Я подойду...

Царь Иван поднялся, подошел к постельке царевича, оттолкнув мамок.

– Ну, ну, не беспокой мать! – с напускной строгостью сказал царь и тихо рассмеялся. – Пока твой отец жив, спи... не беспокойся. Отец не даст в обиду...

Детский плач прекратился.

Царь указал царице рукой на ребенка:

– Слушает отца... Молодец! А теперь я пойду...

До царя донесся едва слышный голос Марии:

– Не уходи. Мне страшно!

Иван Васильевич поморщился. Он почувствовал внезапно нахлынувшую на него острую тоску.

– Не уйду. Останусь, – сказал он, пересиливая себя.

Сам больной, немощный, изнывающий под тяжестью забот и тревог, царь Иван с ужасом подумал, что он должен быть опорой жене, детям, что за него все держатся... Но какая опора?!

Тяжело вздохнул он, перекрестившись.

– Со мною тебе легче, Мария? Да?!

Она утвердительно кивнула головой. И это его еще больше повергло в уныние. Мелькнула мысль: вдруг он и в самом деле скоро умрет, что тогда с ней будет? Разве сможет она выдержать напор алчной боярщины? И сможет ли ее спасти от беды царевич Федор?!

Лучше не думать!

Царь сердито закричал на мамок, приказав оставить его одного с царицей. Мамки в страхе удалились.

– Государь, ты любишь меня? – шепотом спросила царица.

– Да, – поглаживая ее по голове, ответил царь.

В осенней пoзoлoтe кремлевские сады.

Погода не по времени теплая, солнечная.

Царь Иван Васильевич с царицей Марией, уже вставшей после родов с постели, и с сыном Федором совершает прогулку на паруснике по Москве-реке. Большое широкое государево судно убрано персидскими коврами. На бортах цветная роспись: драконы, сказочные птицы и всякие иные «чюдесы».

Царь и царица Мария сидят у носовой части палубы на возвышенном месте, в бархатных с позолотой креслах. Ступенью ниже царевич Федор.

В нижней части судна, у широких окон, гребцы – двадцать юношей в голубых шелковых рубахах. Весла вздернули вверх, предоставив судну идти самостоятельно, вниз по течению.

Ближние к царю дворцовые бояре расположились позади царской семьи на золоченых скамьях. Сидят строгие, неподвижные, со взглядами, устремленными к царской семье.

Вдоль бортов судна – обтянутая кольчугами стража с секирами на плечах.

Судно медленно движется вниз по реке. Паруса едва-едва колышутся под легким дуновением попутного ветерка.

Молодые, румяные лица гребцов сияют счастьем. Еще бы! Немалая честь незнатным дворянам вести на веслах государево судно.

Царь молчит, но не суров. Лицо его худое, морщинистое, желтое. Мутным, усталым взором окидывает он уплывающие назад берега.

Тихо журчит вода под острием килевой части. Кругом пустынно. Не видно даже москворецких рыбаков. Государева охрана накануне запретила обывателям в этот день показываться на реке.

Лиственный лес большими, багряно-золотистыми валунами слоится, покрывая собою прибрежные холмы. Стволы березок вытянулись, белоснежные, прямехонькие – не шелохнутся, будто это государевы рынды, построившиеся для проводов царя.

Когда судно проплывало мимо большой заводи, тесно окруженной кленовой рощей, Иван Васильевич поманил к себе стоявшего во главе стражи Годунова.

– Вели остановить, – тихо сказал он. – Причальте к берегу.

Годунов дал знак рукою рулевому и гребцам. Судно плавно, крутым полукругом, вошло в заводь, остановилось вблизи берега.

– Гусляров и домрачей! – кивнул царь Бельскому.

Из трюма вылезли несколько древних старцев. У одних в руке гусли, у других домры. Около царева кресла старцы упали на колени, прильнув лбами к ступеням помоста, у самых ног царя.

– Буде! Вставайте! – нахмурился царь, взялся за голову, закашлялся. Затем, отдохнув, сказал: – Спойте про далекие походы Олега Храброго, как он море переплывал и византийские земли топтал.

Скорехонько поднялись гусляры и домрачи с пола, помолились на все четыре стороны, поклонились до пола государю и уселись, поджав под себя ноги, полукругом, против царского места.

На судне стало так тихо, что слышно было, как играет в воде серебристая плотва, как мышь лесная в страхе шмыгнула в траве, шурша сухим осенним листом.

Зазвенели струны, полилась песнь старцев:

Уж давно то было,
Как на святой Руси,
На святой Руси,
В славном Киеве
Всколыхнулся люд,
Провожая князюшку,
Князя храброго,
Князя мудрого,
Во поход большой...
То не буря и не молния, –
Паруса Олега поднялись над морем...

Лица старых гусляров оживились, глаза блеснули гневом.