Иван Грозный: Кровавый поэт

Иван Шуйский (ну конечно, ни одна гнусность не может обойтись без представителя этой клятой семейки!) стал цепляться к «формальностям»: вот если бы сам царь руководил присягой, то он, Шуйский, крест целовал бы со смаком, а поскольку крест держат князь Воротынский и дьяк Висковатый, не особенной знатности субъекты, то в таких условиях присягать невозможно.

Вот если б царь! - повторял Шуйский, прекрасно зная, что царь мечется в горячке…

Федор Адашев (отец царского сподвижника) кричал, что все это один обман и шулерство: присягать, мол, приходится не Дмитрию, а царицыным родичам, на что он решительно не согласен - неизвестно еще, где эти Захарьины свиней пасли, когда его собственные прадеды государством рулили…

Князь Пронский вообще начал дурковать, вопя в лицо Воротынскому: из твоих рук, такой-сякой, крестного целования не приму, потому что твой батька был изменник, а значит, и сам ты изменник! Воротынский ему преспокойно ответил:

– Если я изменник, почему же я присягал Дмитрию? А ты, выходит, чист, но присягать не хочешь?

Крыть было нечем, Пронский смутился и присягнул. Но с остальными шло не так гладко: они по-прежнему кричали, что «служить Захарьиным не хотят». А вслед за тем стали заявлять, что не желают служить и «пеленочнику» Дмитрию. Что называется - открытым текстом…

Отказался целовать крест кому бы то ни было и Владимир Старицкий, открыто угрожавший Воротынскому: вот вскоре, едва он, Владимир, возьмет власть, мало Воротынскому не покажется…

Алексей Адашев крест-то поцеловал, присягнул честь по чести - но смирнехонько жался где-то в сторонке, ничуть не пытаясь обеспечить выполнение царского приказа. Позиция была самая что ни на есть двурушническая: мол, с меня лично взятки гладки, я-то присягнул, ну а если что-то пойдет наперекосяк - моей вины тут нет…

И тут царь встал! Нервное потрясение оказалось таким, что придало силы… Он заявил боярам, что присягать ом велит никаким не Захарьиным, а своему сыну. И задал рентный вопрос - если не хотите служить младенцу, где гарантия, что будете честно служить взрослому, когда вырастет!?

Появление царя воодушевило его сторонников. Воротынский заявил Старицкому, что стоит за царя до последнего и в случае чего не побоится и Старицкого саблей достать… Другие его единомышленники, уже не видевшие надобности играть в дипломатию, Старицкому сказали прямо: либо он присягает, либо его из дворца вынесут ногами вперед…

Старицкий, как и его покойный папаша, невеликой отваги был человек. Дрогнул - и поцеловал крест. Так же поступили и те, кто прежде кочевряжился. Однако интрига на этом не кончилась: крестное целование в России нарушали столько раз, что и сосчитать трудно. Поступили сведения, что часть бояр все еще шушукается по углам, через слово поминая Владимира Старицкого…

Обошлось. Царь выздоровел. А если бы нет? Тогда, вне всякого сомнения, на опустевший трон поспешил бы вскарабкаться князь Старицкий - и что при таком раскладе случилось бы с вдовой Ивана Васильевича и младенцем, ясно каждому…

Теперь представьте, как после всего случившегося царь должен был относиться к Сильвестру и Адашеву, которые, по сути, выступили против него? Нет особой разницы в том, что один драл глотку за Старицкого, а другой бездельничал в то время, как по логике вещей должен был действовать…

Сложности на этом не кончаются - они лишь начинаются.

В июне того же года царь отправился на богомолье по монастырям - как тогда полагалось, дав обет после выздоровления. Как чертик из коробочки, вынырнул крайне мутный субъект, тот самый ученый книжник Максим Грек, то ли турецкий шпион, то ли агент Константинопольской патриархии, известный на Руси тем, что с удивительным постоянством оказывался в центре политических интриг и скандалов вокруг еретических сект. Он принялся каркать, что царевич Дмитрий умрет, если царь все же поедет на богомолье. Это его нострадамусово пророчество царю передала целая группа, среди которой был и Адашев. Царь отправился в путь, не послушав…

Дмитрий, правда, не умер своей смертью - он погиб в результате несчастного случая, как эту историю принято именовать. За границу тут же проникли умело пущенные находившимися на Руси иностранцами слухи, будто все произошло из-за того, что царь и его жена плыли в разных лодках - и зачем-то стали «передавать» друг другу младенца из лодки в лодку…

Это, конечно, вздор. Младенец захлебнулся, оказавшись в воде, это верно, однако не отец с матерью его упустили из рук, а нянька. Частенько можно прочесть, будто «кормилица уронила младенца в воду». Однако все обстояло чуточку иначе…

С борта речного судна на берег были перекинуты прямо-таки капитальные сходни, достаточно широкие и массивные для того, чтобы выдержать тяжесть трех идущих бок о бок взрослых людей. Царевича держала на руках кормилица, а уж ее с двух сторон с величайшим вниманием поддерживали под локти те самые царицыны родственники, «дядьки» Данила и Василий.