Иван Грозный — многоликий тиран?

Если и оставались у меня еще сомнения, то последний удар по ним был нанесен поимкой слуги Курбского, того самого, что один бежал с ним в Литву, а затем почему-то тайно вернулся назад. Холопа сего, именем Васька Шибанов, доставили в Москву в клетке и железах, а с ним ларец из тайника, этим Васькой указанного. Открыл он его, пытки не выдержав, но, возможно, что это была воля хозяина его. Тем более что во всем остальном этот смерд вел себя очень достойно и даже на плахе от князя своего не отказался, измену его не признал и продолжал прославлять его. Я, честно говоря, не ожидал увидеть такую верность и даже величие души в человеке столь низкого звания. Вот бы и нашим боярам так!

В ларце том были разные бумаги Андрея Курбского, которым Захарьины обрадовались пуще золота. «Посмотри, какую блевотину сей пес смердящий изрыгает», — крикнул мне Никита Романович, протягивая несколько листов, исписанных знакомой решительной рукой. То было как бы письмо на имя царя, но так личные послания не пишутся, да и знал я хорошо манеру Курбского и его пристрастие к трудам литературным, равно как и тщеславие его. Он явно хотел, чтобы это письмо не к царю в руки попало, а ко всем боярам. Этим посланием, в форме письма царю написанным, он перед боярами, перед всем миром — на меньшее он был не согласен! — старался обличить власть законную царскую, призвать к неповиновению и цель боярам указать. О, сколько клеветы и лжи могут вместить три листка! При этом он, ничтоже сумняшеся, на Священное Писание ссылаться смел! Где же у меня этот листок? Ах, да, вот он, всегда под рукой. Слушайте: «Ты называешь нас изменниками, потому что мы принуждены были от тебя поневоле крест целовать, а если кто не присягнет, тот умирает горькою смертию; на это тебе мой ответ: все мудрецы согласны в том, что если кто присягнет поневоле, то не на том грех, кто крест целует, но преимущественно на том, кто принуждает, если б даже и гонения не было; если же кто во время прелютого гонения не бегает, тот сам себе убийца, противящийся слову Господнему: «Аще гонят вас во граде, бегайте в другой»; образ тому Господь Бог наш показал верным своим, бегая не только от смерти, но и от зависти богоборных жидов».

А еще превозносил он всячески правление Избранной рады, а нынешнюю власть обвинял не только в удалении Адашева и Сильвестра, но в сокрушении многих других достойных, сильных во Израиле, как он выразился, и даже в покушении на собственную жизнь. Им, агнцам Божьим, противопоставлял он нынешнюю клику диавольскую, прямо указывая на Алексея Басманова как на антихриста. Забыл Курбский в высокоумии своем, что власть царская от Бога, только по наущению Божиему брат мой, царь благочестивый, Курбского с Друзьями его на служение призвал, также и Захарьины с Басмановыми правят только попустительством Божиим, пусть и в наказание нам всем, грешным. Так спорил я с князем Андреем в душе моей.

Тут Захарьины услужливо донесли мне, что в том ларце потаенном были еще грамоты от короля польского и гетмана литовского, в коих они Курбского на измену склоняли и всякие милости ему обещали, и копии его ответов, где он все секретные планы наши врагам выдавал и прямо указывал, где и как лучше против нашей рати действовать, чтобы вернее ее погубить. Нашлись там и наметки, как державу Русскую изничтожить, власть царскую сокрушить, а страну на уделы поделить, как встарь, себя же Курбский мнил великим князем Ярославским по отчине его.

Не знаю, что тут случилось со мной, как будто огонь выжег в душе моей все чувства добрые к князю Андрею, все забылось, и дружба наша давняя, и любовь к нему брата моего, и подвиги его во славу державы. Я схватил перо, лист бумаги и принялся писать ответ. А Захарьины стояли за спиной и подзуживали: «Вдарь ему, псу злоязычному, покрепче!» А Алексей Басманов, на Курбского обиженный за филиппику против него, так прямо вставлял в послание целые куски, стараясь супротивника побольнее ужалить.

Путались мои мысли, пытался я разом выплеснуть все негодование свое своеволием боярским, вспоминал все обиды, которые чинили они и мне с братом моим в детство наше, и сыновьям Ивановым в малолетство их, тут же напоминал Курбскому мысли брата моего о самодержавной власти и его возражения, и пенял князю за его всегдашнее высокомерие и строптивость. Так исписывал я лист за листом, смешивая, по обыкновению своему, малозначащее с главным, низкое с высоким и щедро пересыпая послание примерами из Священного Писания, надеясь, что так для Курбского будет весомее и понятнее.

А как написал я тот ответ, так и гнев мой испарился, и презрение, и ненависть. Ничего в душе больше не осталось. Я вычеркнул этого человека из своей жизни.

* * *