Иван Грозный: «мучитель» или мученик?

Наконец, ко всем указанным обстоятельствам прибавилось то, что саму Казань вновь захлестнули междоусобные распри, и именно это в конечном счете предопределило ее грядущее падение. Еще весной 1549 г. там, 42-х лет от роду, неожиданно умер воинственный хан Сафа-Гирей[170]. Престол наследовал его двухлетний сын Утемиш-Гирей, за которого начала править его мать-регентша царица Сююнбике вместе с поддерживавшей ее крымской знатью. Однако крымская династия оказалась уже столь непопулярной в Казанском ханстве, что просто не смогла удержаться у власти. Против крымцев вспыхнул мятеж, и под напором народного недовольства местная казанская знать сама выдала русским воеводам брошенную бежавшими сторонниками на произвол судьбы царицу Сююнбике вместе с сыном стоявшим под Казанью русским войскам (посте чего она, кстати, с большим почетом была препровождена в Москву). Одновременно, летом 1551 г. казанцы вновь пригласили на свой престол неоднократно ими изгонявшегося экс-хана Шигалея.

Хотя дальнейшее ясно показало, что эта уступка была лишь «тактическим маневром со стороны татарской знати, продолжавшей готовиться к борьбе с Русским государством»[171], Иван все же не стал отвергать эту возможность уладить дела с Казанью таким относительно мирным путем, не доводя до большого военного столкновения и большой крови. Москва одобрила новое воцарение Шигалея. Главное требование, предъявленное при этом казанцам царским правительством, заключалось лишь в том, чтобы впредь «полону русского ни в которой им неволе не держать и всем дати волю; и князем всем привести полон на Казанское устье да отдати боярам; а достальной полон, как царь Шигалей на царстве будет, весь освободить, казанцам всех отпустить и в неволе не держати»[172].

Для того чтобы понять это главное требование Ивана Грозного, понять, что значило оно для русского народа и что для казанских феодалов, довольно вспомнить следующее: только в день «посажения» Шигалея «на царство», 16 августа 1551 г., и только на одном ханском дворе было собрано и освобождено 2700 человек русского полона. Всего же в те дни, во исполнение сурового приказа Ивана «если у кого найдут христианского пленника - того карати смертью» было выпущено на волю 60 000 человек[173] - потеря для работорговцев и впрямь немалая. Однако и указанные цифры были еще далеко не пределом! Скорее они являлись лишь начальным этапом грандиозной акции освобождения, ибо известно, что к 1551 г. в казанском плену томилось уже 100 000 русских людей. В силу этого вопиющего факта, кстати, становится легко объяснимым и то, что, сажая на царство Шигалея, московское правительство отдало ему в управление только земли, расположенные на луговой стороне Волги, горная же сторона (вместе со Свияжском) была оставлена за Россией. По всей видимости, она удерживалась русскими не только как важная стратегическая позиция, но и как своеобразная гарантия выполнения казанцами всех соглашений, касающихся русских пленников. Неслучайно, отвечая в октябре 1551 г. очередной делегации из Казани на ее прошение о возвращении горной стороны, царь Иван резко заявил: «А вы еще полон русский держите!..»[174]

Да, увы, невзирая на все усилия Москвы поддержать заключенный мир, несмотря на богатое жалованье, неоднократно посылавшееся в Казань, и личные обращения Ивана к Шигалею, просившего его честно выполнять договоренности и укрепить власть, порядок в ханстве, дабы «кровь перестала на обе стороны на века»[175], в Казани мира не хотели. При явном попустительстве Шигалея, не желавшего ссориться с казанской знатью, по дальним местам ханства продолжали «скрывать по ямам»[176] закованный в цепи русский полон. Против хана то и дело возникали заговоры, и положение его было крайне шатким. Он, человек мудрый, с большим политическим опытом, сам чувствовал это, признавшись московскому посланнику Алексею Адашеву, приехавшему в конце 1551г., что обстоятельства сильнее его и он не может более держать ханство в повиновении, ибо обещал казанцам вернуть горную сторону, увеличить размеры ясака, собираемого с податного населения, но ничего этого не выполнил. Трезво оценивая всю безнадежность сложившейся ситуации, Шигалей практически по собственной воле отказался тогда от власти, сказав: «Мусульманин сам, не хочу на свою веру восставать и государю изменять не хочу же. Ехать мне некуды, поеду назад к царю...»[177]