Иван Грозный. Сожженная Москва

– По то, что… не важно, бери!

Михайло бросил монеты, и они тут же исчезли в лохмотьях.

– Давно ли тут маешься, старуха?

– Да уж двадцатый годок в полоне. Девкой попала к татарам, когда село наше они разграбили.

– Что за село?

– Смеяться будешь. Веселым село называлось.

– Девкой, молвишь? Сколько же тебе тогда годков было?

– Шестнадцать.

– Погоди, это что ж, тебе ныне тридцать шесть лет?! – удивленно воскликнул Бордак.

– Да, – вздохнула старуха. – А дашь сколько? Все шестьдесят? Да только тут до таких лет не доживают. А выгляжу древней старухой из-за пережитого в полоне. Меня Глафирой на селе звали, тут стали звать Гульнарой. На этом самом рынке местный вельможа купил к себе в гарем. Знал бы ты, как я танцевала. Научили меня танцу, танец живота зовется. Мне равных не было. Бек вельми доволен был, часто в покои свои звал. А я все о родине думала, мыслила, как бежать отсель. Но как и куда сбежишь? Недолго жизнь моя в «золотой клетке» продолжалась. Однажды в танце ногу сломала. Случайно, но так, что хромать стала. А хромая наложница кому нужна? Отдал меня бек своему верному нукеру Амиру. А тот ох лют был и до баб охоч. Что он вытворял со мной, о том и вспоминать тяжко. Это он изуродовал меня. И отправил на работы в хозяйство своего брата, такого же зверя. Захворала я, ну, новый хозяин и выбросил меня на улицу. Выжила чудом. Молилась дюже, сюда приползла и уже год как тут обретаюсь. Но недолго мучиться осталось. Скоро помру я.

– Пошто молвишь речи непотребные? Кому когда помирать, решает только Господь.

– Эх, добрый человек, и я о том ведаю. Осенью помру. Но покуда я к себе в нору, а то еще неприятности у тебя из-за меня будут. Благодарствую за все, прощевай.

Бордак не стал останавливать эту тридцатишестилетнюю женщину, превратившуюся за годы полона в дряхлую, больную старуху, и Глафира-Гульнара уползла.

А Бордак осмотрелся. Человека, что должен был быть на площади, нет. А солнце все ближе к зениту. Начало припекать. Август месяц здесь жаркий. Иногда ветер со стороны моря приносил прохладу, но она не спасала. На небе ни облачка. И солнце словно хочет выжечь этот проклятый город.

Михайло услышал сзади крики торговцев. Обернулся. И заинтересовался. Недалече татарский купец пытался продать турку ту самую женщину, что бросалась к своему сыну на площади.

Покупатель бесцеремонно задирал платье невольницы, в которое ее, видно, переодели перед торгом, ощупывал икры, ляжки, ягодицы, руки, спину, лицо и цокал языком:

– Да она с виду только здоровая, а сама слаба, мышцы хилые.

– Хорошая, сильная баба, что ты, Булут! На ней пахать и пахать. Ты же знаешь меня, я плохой товар не продаю.

– Раньше у тебя лучше бабы были. Мальчишка, слов нет, хорош. Его можно продать в Константинополе, он понравится многим знатным вельможам. За него дам четыреста акче, как просишь, а вот за бабу только сто пятьдесят.

– Да что ты, Булут? Цена уруса непокорного двести пятьдесят акче, а ты за женщину, которую и на работы отправить можно, и в постели еще ублажит, сто пятьдесят?

– Больше не дам.

– За сто пятьдесят не продам.

– Тогда покупаю одного мальчишку.

– Если так, то цена его уже пятьсот!

– Ты хочешь поссориться со мной?

– Не разлучайте с сыном. Прошу вас, – прошептала женщина.

Продавец повернулся, ударил ее по щеке:

– Заткнись, свинья! Еще слово, и насмерть запорю!

Бордак, слыша все это, двинулся к торгашам. Бесцеремонно оттолкнул турка, несмотря на то что рядом стояли его нукеры.

– Отойди, дай товар посмотреть.

– Я смотрю, не видишь, литвин?

– Эй ты, продавец! – не обращая внимания на турка, крикнул Бордак татарину. – Сколько просишь за женщину с ребенком вместе?

Продавец расплылся в похотливой, хитрой ухмылке:

– Для тебя, уважаемый, бабу отдам за триста акче, пацаненка – за пятьсот. Хорошая цена.

Женщина пустыми глазами печально смотрела на нового покупателя. Знала, что тот слышал, о каких деньгах до него шел спор, но торг есть торг. Продавец устанавливает цену, покупатель либо соглашается, либо пытается сбить.

– Хорошо. Я покупаю товар, – не имея времени на торг, согласился Михайло.

Татарин едва не подпрыгнул от радости. Такого он не ожидал.

– И мать, и дитя берешь?

– Да, вместе.

– Ай, хорошо, ай, правильно! Видишь, Булут, есть люди, которые знают настоящую цену хорошему товару.

– Я с тобой больше не торгую, Мунис, – сплюнул на землю турок. – Продавай товар литвинам. Только что делать будешь, когда их самих здесь продавать начнем?

– А вот как начнем, тогда и поговорим, – кивнул татарин и повернулся к Бордаку: – С тебя восемьсот акче, литвин. Дозволь узнать твое имя?

– Мое имя тебе знать ни к чему. А деньги – держи.

Русский тайный посланник под видом литвина вытащил из-под рубахи мошну, отсчитал из нее двадцать монет, а остальные деньги вместе с мошной кинул татарину.

Тот на лету поймал мешочек.

– Считай!

Продавец передал мошну помощнику, сам же начал нахваливать уже проданный товар, причем громко, чтобы другие слышали, как дорого у него покупают невольников. А раз дорого, значит, и товар дорогой. Дорогой товар – хороший товар. К мурзе Мунису тут же подошли покупатели.